и вырос Сергей) шла через «Дворцовую площадь». В сталинские времена здесь построили целых три дома культуры: Энергетиков, Народный драматический и ТЮЗ, куда маленького Серёжу водили на новогоднюю ёлку и в кино. Потом он сам ходил сюда на дискотеки, и играл здесь на бас-гитаре в вокально-инструментальном ансамбле.
Проходя мимо Дома Энергетиков, Сергей бросил взгляд на афиши. Ничего себе, репертуарчик: «Маленькая Вера», «Игла» и «Город Зеро». Наверное, аппаратура старая, а на новую денег нет. Вот и устраивают гражданам кинофестиваль в стиле ретро.
Мимо проехала двадцать первая Волга, точно такая, как у Фомы Лукича, только новая, будто с конвейера. Из полуоткрытого окна авто надрывно хрипел молодой Бутусов: «Ален Делон, Ален Делон не пьет одеколон…» «Хоть кино снимай», — усмехнулся Сергей. Не хватает только чебуречной у Мебельного и будет полный come back to USSR.
Чебуречная оказалась на месте! Даже внешне ничуть не изменилась. Из её жестяной трубы по-прежнему валил белый дым, разнося по округе запах жаренного мяса неизвестного происхождения. Сергей некоторое время стоял совершенно ошарашенный, с любопытством всматриваясь в пыльные стекла фасада и пытаясь разглядеть знакомую с детства обстановку — неужели всё осталось, как было? Зайти посмотреть? Ну уж нет! Эта забегаловка и раньше не отличалась чистотой, а теперь и подавно.
В этот момент железная дверь на пружине со скрежетом распахнулась и из задымлённого тамбура вывалился бомжеватого вида мужик в драповом пальто с растрепанной шевелюрой и торчавшей клочьями бородой. Мужик был, по-видимому, пьян, так как едва удержался на ногах, и то, лишь потому, что успел зацепиться за покосившийся низкий железный заборчик, ограждавший заросшие сорняками клумбы перед фасадом чебуречной.
Тут же из-за угла соседнего здания, выехал желтый милицейский УАЗик. Он резко затормозил перед самым носом Сергея, и из его железного нутра выскочили два молодых милиционера в штатных серых плащах и новеньких фуражках.
«Загребут, бедолагу», — без особого сожаления подумал Сергей.
— Ты где уже успел нажраться, Чеховский? Давно в вытрезвитель не попадал? — буднично поинтересовался у мужика светловолосый милиционер, держа руки в карманах плаща.
Другой, коренастый широкоскулый азиат, в это время возился у задней двери воронка, отпирая заднюю помятую дверь арестантской.
— А чё сразу «нажрался»? — покачиваясь, словно камыш на ветру, промямлил мужик. — Нельзя, что ли бутылку пива…
Мужик поднес к лицу вымазанную ржавчиной ладонь и, согнув два пальца, задумчиво произнес:
— Нет — две бутылки, — Жигулевского.
— Ага, ещё скажи безалкогольного! — весело крикнул азиат, справившийся наконец с непослушной дверью.
— Почему, безалкогольного? Врать не буду: четыре градуса, золотой стандарт.
— До твоего золотого стандарта, Чеховский, нолика не хватает. Вот где ты только его взял, интересно? На «Зорьке» вчера ещё всё разобрали, чуть не поубивали друг друга.
— Да у цыган он купил, товарищ лейтенент, — протирая руки платком, ответил за мужика подошедший азиат. — От него же денатуратом за километр несет.
— Не жалеешь ты себя, Чеховский. А нам вот тебя жалко.
— Ага, — злобно ухмыльнулся мужик. — Жалко у пчёлки.
— Пошли, — сердито скомандовал азиат и, жёстко схватив добычу под руку, потащил в воронок.
Провожая взглядом милицейский фургон, Сергей не мог справиться с ощущением дежавю. Будто все это он уже видел, и не раз, но очень давно, в пору своей юности. Хотя, чему он удивляется?
В эту чебуречную он сам часто наведывался с друзьями, чтобы пропустить по две-три кружки Мартовского и закусить тощими, как блины, с небольшими кусочками фарша под тонкой кожицей теста и насквозь пропитанными маслом, чебуреками.
Иногда друзьям удавалось незаметно пронести чекушку беленькой и тогда дело заканчивалось «северным сиянием». Продавщица Верка, хотя и ворчала на пацанов («Здесь вам не пивнушка, идите бухать на улицу!»), но больше для вида: спиртное таскали сюда все подряд и бороться с этим было совершенно бесполезно. «Пиво без водки — деньги на ветер», — повторяли за взрослыми алкашами старогородские подростки, подливая в пиво по «джус грамм» Столичной.
Северное сияние било по молодым мозгам, как молот в кузнечном цеху ТМК по раскаленной чушке, высекая разноцветные искры из осоловелых глаз. Кто-то валился с ног прямо под стол, кто-то успевал дойти до туалета, самые крепкие уходили на своих двоих ещё до приезда милиции. Верка пацанов жалела, но беспредел терпеть не могла: убирай потом за ними блевотину и прочий срам.
От неприятных воспоминаний у Сергея засосало под ложечкой: ему и самому приходилось просыпаться на деревянных нарах вытрезвителя совершенно голым, запутавшимся в рваной, с жёлтыми разводами, простыне. «На его месте должен был быть я», — вздохнув, мысленно произнес он про себя. Слава Богу, всё это в прошлом. Кандидат наук и вытрезвитель — субстанции онтологически несовместимые…
Погодите! Но разве все эти «чистилища» не закрыли в 90-е, чтобы «оборотни в погонах» честных граждан не обирали? Давно уже в каждом районе реабилитационные центры понастроили. Перебрал на корпоративе — не беспокойся, коллеги тебя в беде не оставят. Прилетят аки ангелы, на чистенькие носилочки уложат, в Мерседес занесут, и — вжих! Быстрее ветра примчат, в душике искупают, в светлы палаты да на белы простыни определят и капельницу поставят: спи родной. С утречка рубашку и брюки прогладят, туфли накремят, чаем целебным попотчуют, волшебную таблетку дадут, разве что слезу не пустят на прощанье.
Дорого? Так и что ж! Зато репутация не подмочена и здоровье — хоть заново Чунга-Чангу на столе отплясывай. Но это, конечно, если деньги есть. А если нет, то извиняйте-с — естественный отбор он и на хомо сапиенс распространяется…
Однако, надо спешить, трамвай ждать не станет. Да и гости — поскучают часок-другой и разбегутся по домам, некому будет молодому кандидату тосты провозглашать и осанну петь.
Сергей поднялся вверх по улице и завернул в знакомый до боли квартал. Вот он, родной Тру-ля-ля! Облезлые бледно-желтые и серые стены трёх— и пятиэтажных домов с миниатюрными балконами прячутся за уродливо остриженными тополями; четырехскатные шиферные крыши с полуразрушенными дымоходами, утыканы крестами и ромбами телевизионных антенн; детская площадка из отходов черной металлургии, будто предназначенная для нанесения ушибов и увечий; на краю площадки мокнут под дождем деревянные скамейки и покрытый толстой резиной стол для «забивания козла», а у проржавевших мусорных бачков пасутся бродячие псы с большими грустными глазами. В центре, как апофеоз серости и безвкусия, — трансформаторная будка, превращенная подростками в наглядное пособие по сексуальному просвещению.
Сергей стоял у обитых жестью дверей подъезда, и с грустью смотрел на окна на втором этаже панельной пятиэтажки. Там на пятидесяти квадратах брежневской трешки прошли его беспутные детство и юность. Интересно, столько лет минуло, а рамы всё