class="p">Коссонт вздохнула. Она смотрела теперь в небо, хотя Возвышенное, разумеется, было повсюду, опустив взгляд на кончик одного из пальцев. Тот покрылся мозолями из-за многочисленных попыток контролировать одиннадцатиструнную. Возвышенное в равной мере могло быть в узорах её закаленной кожи на кончике пальца.
Разделенное, свернутое, сжатое и вновь свернутое в измерения за пределами мерности, которые невозможно видеть и понимать, Возвышенное — лабиринтная серия поворотов под прямым углом от нормальной трехмерной реальности, думала она, стоя на высокой площадке в закатном свете.
Коссонт было достаточно трудно по-настоящему постичь гиперпространство, четвертое измерение, не говоря уже о следующих трех или четырех, которые каким-то образом охватывали реальность и позволяли вложенным в них вселенным подниматься прочь от матричной вселенской сингулярности в центре вещей и возвращаться обратно: своего рода огромная космическая слойка, обречённая быть повторно компрессированной с последующим возрождением, либо излить себя в то, что окружало эту ошеломляющую ультравселенную.
Но Сублимация пребывала в измерениях, превосходящих даже эту диковинную конструкцию, будучи невыразимо малой и неприступно далекой, одновременной, пронизанная тканью пространства-времени, явленная не столько как отдельные нити мета — переплетения, молекулы, атомы или субатомы, но как бесконечно малые струны, лежащие в самом основании. В размерах от семи до одиннадцати — именно там она коренилась.
И именно поэтому у одиннадцатиструнной было одиннадцать струн — впервые её разработали десять тысяч лет назад, но уже тогда люди имели представление о том, как работает эта мнимо отмежёванная от реальности система, и художники думали внедрить что-то из открытий в свои сферы, в том числе в музыкальные произведения. Почему там были еще и дополнительные внутренние резонирующие струны — до тринадцати, в дополнение к тем, к которым можно было получить доступ снаружи инструмента — она до сих пор не совсем понимала. Обструктивный характер одиннадцатиструнной состоял в том, что, несмотря на свое название, на самом деле в ней было гораздо больше одиннадцати струн.
Поднялся ветер, захлестывая платформу. Волосы ударили её по лицу. Она тут же спрятала их.
Восемнадцать видов. Из всего, что она слышала о Сублимации, из всех попыток людей хоть как-то объяснить, на что та похожа, это была единственная деталь, которую она смогла вспомнить. Там присутствовало восемнадцать различных типов реальности. Она даже не была уверена, что это на самом деле означает, не говоря уже о том, было ли это действительно каким-то улучшением.
Она сделала несколько глубоких вдохов, готовясь сесть к инструменту и приступить, но все еще была не совсем готова, продолжая думать о встрече, произошедшей ранее вечером, после того, как флайер доставил ее сюда из дома, находящегося за пару тысяч километров, в еще частично населенной части города. Это была область, выходящая на равнины Кваалона, где, насколько она знала, вообще никто не жил, на десятки километров в любом направлении.
Она предпочитала уединение, когда играла на одиннадцатиструнной.
Еще до того, как она открыла дверь кабины, Пиан заметила вдалеке птиц и попросила разрешения полетать с ними.
Вздохнув, она разрешила: существо отстегнулось от ее шеи и упорхнуло прочь. Подняла чемодан одиннадцатиструнной с заднего сидения, принявшись открывать его, потом по прихоти передумала, велела летуну следить за чемоданом и сразу же почувствовала себя глупо — от кого собственно, она защищает его? — отправившись прогуляться по округе.
Внутри было темно и холодно. В большинстве мест автоматически включались вереницы огней, реагируя на ее движение или тепло ее тела. На других участках ей приходилось полагаться только на свои глаза, нано-улучшенные, способные уловить то немногое, что проявлялось в зернистом призрачном ландшафте. Воздух сделался холоднее — ее куртка и брюки соразмерно прогревались, сохраняя тепло. Она шла по широким коридорам и проходам, нависающим над глубокими, гулкими, неосвещенными помещениями, мимо аркад и гигантских труб, балочных конструкций и залов с чашами, прислушиваясь к эху своих шагов во мраке.
Великий Поясной Город.
Многие гзилты смотрели на него как на нечто, что они могли бы с гордостью оставить после Возвышения, — памятник своему гению, видению мира и могуществу — между делом забывая, что на самом деле не они его построили. Они потратили тысячи лет на возведение циклопических сооружений и значительно расширили общую площадь, но первоначальная структура и ее концепция принадлежали не им.
Город Пояса был построен верпешами, древним протогуманоидным видом, давно возвысившимся. Цивилизация Гзилта была их наследником, приняв планету и саму систему — а вместе с ней и несколько близлежащих звездных систем — одиннадцать тысяч лет назад, но, несмотря на их давнюю связь с Поясным Городом, постоянную защиту оного и проделанную многовековую работу, фундамент воздвигли не они.
Они заботились о городе все это время, сделали его своим в каком-то смысле и, по крайней мере, создали условия для его опеки в будущем.
Рядом с центром того, что когда-то было жилым районом, ныне заброшенном, она наткнулась на старую школу с комплексом Хранилища. Внутри того, что являлось некогда игровой площадкой, располагались ряды едва светящихся белых ящиков, температура которых чуть превышала температуру окружающей среды. Из глубины самого здания исходило мягкое свечение, а потолок большого свода наверху тлел еще слабее отраженным или конвекционным светом. Повсюду виднелись мертвые, похожие на скелеты деревья.
Охранный арбитр у запертых ворот мгновенно развернулся, воздвигшись из неподвижного массивного шара, и вытянулся во весь свой трехметровый рост — гипертрофированная человеческая форма с кубически изломанными стальными углами и овоидными полостями, скрывавшими оружие. Выглядел он устрашающе, как и должно было быть. Даже с расстояния в несколько метров казалось, что машина возвышается над ней. Вир вдруг осознала, насколько гражданским был сейчас ее жакет — на нем красовалось изображение группы, в которой она много лет назад играла на электрической волюпте. «Повелители экскрементов» — вместе с их красочным, неряшливо вычерченным логотипом — еще двадцать лет назад казались сомнительным названием, однако куртка осталась, напоминая ей о беззаботном периоде в жизни. Это был один из немногих атрибутов, сохранённых ею, приспособленный к имевшемуся на данный момент набору воспоминаний.
— Гражданин, — изрёк арбитр, затем, должно быть, опознал ее по какому-то предмету, который был у нее с собой — возможно, по наушнику. — Лейтенант-коммандер запаса, — поправился он и отсалютовал.
— Просто прогуливаюсь, арбитр, — сказала она машине.
Он оставался неподвижным и, казалось, на миг задумался, вслед за чем без лишних слов свернулся обратно в свою монолитную сферу, проделав это со странно смазанной металлической грацией. В сжатом состоянии он был подобен скульптуре.
Она побрела дальше и наткнулась на одинокое семейство у большого обрыва, где широкая дорога нависала над одним из стометровых ажурных туннелей,