— Ты не толкайся, давай по-честному! — счастливо посмеиваясь, говорила Аня, Семкина жена.
— А я… и не толкаюсь… — задыхаясь, по-видимому, от щекотки, отвечал Семка. Слышно было, как он вьюном вертелся в постели, ускользая от ее рук. — Щекоти, щекоти… Вот так вот одного тоже жена щекотала… Городскую такую моду взяла… А потом пришлось горючими слезами обливаться…
Он загадочно умолк.
— Ушел, что ли? — фыркнула Аня.
— То-то и оно, что ушел… — сурово отвечал Семка. — Лично я из Кустаная похоронный оркестр привозил… А мужик был в два раза здоровее меня.
Посмеялись еще, притихли.
«Пора ребят поднимать», — подумал я и вздохнул.
Потом закутался с головой, и вдруг все как-то поплыло вниз и влево, заструилось, а потом и вовсе исчезло.
Когда глаза мои снова открылись, в лицо мне било зеленое солнце, а где-то над ухом тоскливо свистели цыплята.
«Что за черт? Кто выпустил цыплят?» — подумал я, высунув голову наружу, и остолбенел. Над лицом моим, качаясь, склонились огненно-зеленые листья. Солнце пропитало их насквозь, видно было каждый волосок на мохнатых зубчиках.
![]()
— Ну, вы, кончайте, в самом деле, — пробормотал я.
И в это время дунул легкий ветерок, одна из веток склонилась, и шершавый листок мягко, как языком, провел по моей щеке.
Крапива!
Я птицей выпорхнул из мешка и уселся на пригретый солнцем брезент, очумело глядя по сторонам. Зеленый прямоугольник чехла был малюсеньким островком в огромном море крапивных джунглей. Могучая, по пояс крапива колыхалась метров на двадцать вокруг — чуть ли не до самого горизонта. А я сидел на спальном мешке, как Робинзон Крузо, в одних трусах. И это была не старая, умирающая крапива, которую я могу рвать голыми руками. Цепляясь за брезент волосиками, на мой мешок вползали молодые светлые побеги. Они нежно шевелились и, как живые, тянулись к моим пяткам.
Я подобрал ноги под себя.
— Подлецы, — сказал я беспомощно. — Через весь поселок не поленились нести…
Рядом что-то зашуршало. Я вскочил как ужаленный. Из-за толстых волосатых стеблей степенно вышла белая курица. Она склонила голову набок, задумчиво оглядела меня и, проворчав что-то, удалилась.
— Ну ладно, погодите…
До Криса Левка не посмел бы сделать ничего подобного: я бы его просто морально уничтожил. Значит, они были в сговоре против меня?
Мне было обидно до слез. Щека горела. Я вынул из мешка белый подматрасник, накинул его на себя и, запахнувшись, как бедуин, сделал первый шаг сквозь бурьян.
Левка и Крис сидели на лавочке у калитки и, злорадно улыбаясь, проверяли нивелир. Точнее, проверял Крис, а Левка лишь подобострастно заглядывал через его плечо: Крис очень дорожил этим прибором, похожим на ручной гиперболоид инженера Гарина.
— Обрати внимание, Крис, — кивнул в мою сторону Левка. — По кладбищу люди ходят…
— Ну что ж, — спокойно возразил Крис. — Это бывает.
— Скоты, — сказал я сквозь зубы и прошел мимо.
— И мы же еще и скоты, — лицемерно вздохнул Левка. — А ведь мы могли погрузить его тело в Тобол!
— Подай-ка мне отвертку, дружок, — холодно сказал ему Крис и, не поворачиваясь в мою сторону, спросил: — Ты не обижаешься, Алик?
7
Потолок залитой солнцем комнаты вздрогнул и сломался пополам. Из сверкающего зеркала на меня смотрел полуголый субъект в темных очках и нежно-голубых шароварах. На голове у него красовалась клетчатая чалма, свернутая из красно-зеленой ковбойки. Один рукав ее болтался у левого уха, свисая на плечо, как восточная кисть.
— Ну ты, дубина, — сказал я ему, и мы снисходительно улыбнулись друг другу.
Я снял очки и постоял у шкафа еще немного, любуясь своим на редкость удачным загаром (руки темно-коричневые с внешней стороны и очень белые с внутренней).
— Может быть, мы все-таки выйдем на работу сегодня? — недовольно сказал Крис за стеной.
Я вздохнул и закрыл дверцу гардероба. Снаружи к его полированной поверхности прикреплена была кустарного производства открытка: мохнатое сердце из еловых лап, внутри — два сладких, словно конфитюр, профиля, разделенных огромным бокалом, на котором ужасающе красивыми буквами написано: «С Новым годом, дорогая!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Семкиной жене очень нравилась эта открытка. За перегородкой, где спали хозяева, на стене висела точная копия этого шедевра, вышитая по черному болгарским крестом. Лично я, когда увидел эту открытку, прямо остолбенел: мне казалось, что подобные вещи существуют только в воображении фельетонистов «Крокодила».
Я снова надел очки и вышел на веранду. Крис стоял у стола и, озабоченно морщась, переливал из бидона в бутылку недопитое молоко.
— Привычка детства, — пояснил он, не оборачиваясь. — Не люблю выходить на нивелировку без молока. Несколько раз пытался бросить — не могу. Тянет — и все, ну что ты скажешь!
Я не сказал ничего. Я прислонился плечом к косяку и сложил на груди руки. Кожа на ногах у меня все еще шипела и шла пузырями от крапивного огня.
— Ого! — одобрительно сказал Крис, оглянувшись. — Сразу видно — бывалый вояка. Знаешь, на кого ты похож? Есть у Верещагина такая картина — «Двери Тамерлана». Слыхал?
Я равнодушно кивнул.
Крис наглухо закупорил бутылку белой синтетической пробочкой, быстро взглянув на меня.
— Ты все-таки обиделся? — спросил он. — Брось, старик, не стоит. Мы люди с юмором и повторять шуток не станем.
Я молчал. Но мое ожесточенное сердце было тронуто теплотой его тона.
— Ну ладно, — сказал Крис и опустил бутылку в задний карман своего серого от солнца тренировочного костюма. — Подождите меня на скамеечке, я возьму журналы и заточу карандаши…
У калитки на пыльной траве лежала желтая тренога, рядом — серый сундучок с нивелиром, лопата и топор. Левка сидел на лавочке и, прищурясь, глядел в небо. Пока я завтракал, он успел приодеться. На нем были элегантные брючки цвета сиреневых сумерек, серые сандалии и серебристые носки. Эта последняя деталь меня потрясла: за время странствий я уже начал забывать, как носки выглядят. Волосы у Левки блестели, как шелк. На голой шее была по-итальянски повязана серая косынка с синей полосой. Левка делал вид, что не замечает моего появления и поглощен созерцанием облачка в небе, очертаниями похожего на остров Тринидад.
— С Новым годом, дорогая, — сказал я ехидно. — Вам не кажется, что для производителя земляных работ ваш наряд несколько экстравагантен?
Левка молча дернул изящным плечом и не снизошел до ответа. Он только многозначительно похлопал по рейке, лежавшей у него на коленях.
Странно… неужели Крис изменил свой план? Это было на него непохоже. Вчера он недвусмысленно дал понять, что Левка идет перекапывать ямы для реперов (мы успели закопать только один репер: остальные так и лежали в траве на тех местах, где были сброшены с «Матильды»), а меня Крис возьмет с собой на нивелировку.
Я хотел уточнить, уж не думает ли Левка со мной поменяться, но вдруг легкий стрекот велосипеда заставил нас обоих оцепенеть.
Левка судорожно затянул ремень и залился тихим румянцем. Я сорвал с головы чалму и бесшумно опустился на скамейку.
Тяжелый Ленкин велосипед с шорохом подкатил к нашему дому и остановился. Ленка прислонила машину к забору, подошла к нам и встала напротив, бесцеремонно разглядывая нас.
— Что, в Москве уже не модно здороваться? — насмешливо спросила она.
— Здрасте, — проворчали мы, глядя в разные стороны.
Я поднял глаза на Ленку, и уши у меня загорелись, как мальвы. Ленка была в брючках и в белой майке. Майка самая обыкновенная, как у мальчишки. Сквозь нее все просвечивало, словно сквозь матовое стекло, если к нему сильно прижаться. Ленка была очень красивая — в этом мы с Левкой единодушно сошлись. Черные волосы ее на солнце чуть отсвечивали красноватым, и в глазах ее, тоже черных, был какой-то рыжеватый блеск. Взрослые глаза, и фигура тонкая, но взрослая, а вот губы — обыкновенные детские губы.
