Читать интересную книгу Долгая дорога домой - Сару Бриерли

Когда поезд с грохотом остановился, мы быстренько вскарабкались в вагон и меня тут же стало клонить в сон. Мы устроились, как смогли, на жестких деревянных скамьях, но веселье от приключения уже начало улетучиваться. Я положил голову на плечо Гудду, когда поезд тронулся. Темнело, мы ехали около часа. Я не знаю, жалел ли Гудду о том, что взял меня с собой, но я стал испытывать чувство вины, потому что мама обычно рассчитывала, что я присмотрю за Шекилой, пока она на работе, а я не знал, когда вернусь.

К тому времени, когда мы добрались в Берампур, я настолько измучился, что без сил рухнул на деревянную скамью на вокзале и заявил, что никуда не пойду, пока не отдохну. Гудду не возражал – ему еще необходимо было что-то уладить.

– Сиди здесь, отсюда ни ногой. Я скоро вернусь, и мы найдем место для ночлега, – сказал он.

Скорее всего, он собирался порыться в отходах, чтобы найти чего-нибудь съестного, или поискать монеты на платформе. Я лег, закрыл глаза и, наверное, тут же уснул.

Когда проснулся, вокруг было тихо, на вокзале никого не было. Затуманенным взором я поискал Гудду, но его нигде не было видно. У платформы стоял поезд, с которого мы спрыгнули, двери вагона были открыты. Но был ли это тот самый поезд и как долго я спал?

Я часто пытался вспомнить, о чем именно думал тогда. Я все еще был полусонным и совершенно не боялся, что остался ночью один. Мысли путались. Гудду рядом не было, но он обещал, что уйдет недалеко, – может быть, он опять сел в вагон? Я побрел к поезду, взобрался по ступенькам, чтобы поискать брата внутри вагона. Я помню, что увидел несколько спящих людей и спустился на платформу, опасаясь, что они проснутся и вызовут кондуктора. Гудду говорил, чтобы я оставался на месте, но, возможно, он сел в другой вагон, может быть, там работает, подметает под сиденьями. А что, если, когда я заснул на неосвещенном вокзале, поезд уехал и я остался один?

Я заглянул в другой вагон и никого не увидел, но пустые деревянные лавки казались удобнее и безопаснее, чем скамьи на пустом вокзале. Я подумал, что вскоре за мной вернется Гудду, улыбнется и, наверное, принесет угощение, которое нашел, когда убирал. На лавках можно было растянуться. Через несколько мгновений я вновь безмятежно спал.

На этот раз я спал как убитый. Когда проснулся, ярко светило солнце и било мне прямо в глаза. И я с ужасом осознал, что поезд движется, – мерно стучали на рельсах колеса.

Я подскочил. В вагоне так никого и не было, за забранными решетками окнами быстро мелькали пейзажи. Брата нигде не было видно. Я остался один: маленький сонный мальчик, один в несущемся по рельсам поезде.

Вагоны третьего класса не соединялись между собою внутренними дверями. Пассажиры садились и покидали вагон через наружные двери в конце вагона. Я поспешил в конец вагона и попробовал открыть двери и с одной, и с другой стороны – обе оказались заперты или просто не поддавались мне. Я побежал в другой конец вагона – здесь тоже обе двери оказались запертыми.

Я до сих пор ощущаю ледяной ужас, который сковал меня, когда я понял, что очутился в западне; меня одновременно охватили слабость, возбуждение и отчаяние. Я не помню, как поступил в тот момент, – кричал, стучал в окна, плакал, ругался? Я обезумел, сердце билось в три раза быстрее обычного. Я не мог прочесть надписи в вагоне, которые подсказали бы мне, куда я направляюсь или каким образом выбраться отсюда. Я бегал по вагону, заглядывал под скамьи – а вдруг там кто-нибудь еще спит. Но в вагоне я был один. Однако все равно продолжал бегать по вагону, громко звать брата, просил его вернуться и забрать меня. Я звал маму, своего брата Каллу, но все тщетно. Никто не отозвался, и поезд не останавливался.

Я потерялся.

Постепенно я осознал, что сжался от ужаса в предчувствии того, что меня ожидает, свернулся клубочком, чтобы защитить себя. Очень долго я либо просто плакал, либо сидел, словно громом пораженный.

После нескольких часов бешеной гонки по пустому вагону я заставил себя выглянуть в окно, чтобы понять, знакома ли мне местность. Пейзаж за окном напоминал родные места, но никаких отличительных особенностей я не заметил. Я не знал, куда направляюсь, но еще никогда до этого так далеко не уезжал. Я был уже очень-очень далеко от дома.

Я впал в некий ступор – думаю, мой организм вошел в «спящий» режим, измученный тем, что пытался справиться с происходящим. Я рыдал и спал, иногда смотрел в окно. Есть было нечего, но в конце вагона в грязных туалетах в кране была вода, а через открытые сливные отверстия мелькали шпалы и рельсы.

Как-то я проснулся и понял, что поезд не двигается, – мы остановились на какой-то станции. Я воспрянул духом, когда представил, что мог бы привлечь внимание людей на платформе. Но в сумерках не было видно ни одной живой души. И я все еще не мог открыть двери. Я молотил кулаками, кричал и кричал, когда поезд качнуло и он опять двинулся в путь.

В конце концов я выбился из сил. Невозможно бесконечно оставаться в состоянии паники и полнейшего ужаса – эти ощущения притупляются.

Именно тогда я решил, что поэтому мы и плачем: таким образом наши тела справляются с тем, с чем разум и сердце справиться не могут. Проливая слезы, я позволил телу справиться с переполнявшими меня эмоциями и, как ни удивительно, почувствовал себя немного лучше. Происшедшее измотало меня, и я то засыпал, то просыпался. Когда я мысленно возвращаюсь к тем дням, вновь переживаю весь ужас человека, оказавшегося в западне, не имеющего ни малейшего понятия, где он и куда направляется. Это кажется мне жутким кошмаром. Воспоминания мои отрывочны: вот я испуганно выглядываю в окна, вот, свернувшись калачиком, засыпаю и пробуждаюсь ото сна. Мне кажется, что поезд останавливался на каких-то станциях, но двери никогда не открывались и никто почему-то меня не видел.

Но время шло, и, вероятно, снова проявилось мое умение приспосабливаться, которое выработала у меня тяжелая жизнь в городке. И я начал думать, что, если не могу выбраться сам, тогда следует дождаться, чтобы кто-нибудь меня отсюда выпустил, а потом уж решать, как возвращаться домой. Я повел себя так, как повели бы себя мои братья. Они по нескольку дней кряду не появлялись дома; я тоже так смогу. Они научили меня, как находить место для ночлега, я уже раньше сам о себе заботился, искал еду, попрошайничал. И, может быть, на этом же поезде, что увез меня от дома, я смогу вернуться домой. Я сел и стал смотреть в окно, пытаясь думать только о мире, что проносился за окном. Посмотрим, к чему все это приведет.

* * *

В конце концов пейзаж стал более сочным, зеленым. Появились покрытые буйной растительностью поля и высокие деревья без веток, а лишь с огромными пучками листьев наверху ствола. Когда из-за туч выглянуло солнце, все за окном стало ярко-зеленым. Я увидел обезьян, бегающих по спутанным лианам по обе стороны железнодорожной колеи, удивительных ярких птиц. Повсюду была вода: в реках, озерах, прудах и на полях. Это был новый для меня мир. Даже люди казались немного другими.

Через какое-то время поезд начал проезжать через маленькие городки, и я видел детей, играющих рядом с рельсами, пока их матери готовили еду или стирали на крыльце. Казалось, никто не замечал одинокого ребенка в окне проносящегося поезда. Города становились все больше и были все ближе друг к другу расположены, полей уже не было, исчезли открытые пространства, а взамен появились дома, целые улицы, дороги, машины и рикши. Здания были большими, намного больше, чем дома, я видел автобусы и грузовики и еще железнодорожные пути, по которым тоже неслись поезда; повсюду были люди, много людей, я еще никогда не видел столько народу и представить себе не мог, что так много людей может жить в одном месте.

Наконец поезд замедлил ход и я понял, что, скорее всего, мы подъезжаем к очередной станции. Неужели мое путешествие на этот раз подошло к концу? Вскоре поезд стал едва тащиться по рельсам, а потом неожиданно дернулся и остановился. Широко распахнутыми глазами я смотрел через прутья решеток на окнах на толпы людей, роящихся на платформе, тянущих за собой чемоданы. Повсюду сновали люди, сотнями, может быть, даже тысячами, и внезапно открылась одна из дверей в моем вагоне. Ни секунды не раздумывая, я бросился по проходу и соскочил на платформу. Наконец-то я был свободен.

И только когда мои родители в Хобарте указали мне место на карте, висящей на стене, я узнал название города, куда приехал. И даже если бы тогда мне его назвали, для меня бы это было пустым звуком – никогда раньше не слышал я о таком городе. Но я прибыл в место, которое называлось Калькуттой, – в разросшийся мегаполис, известный плотностью населения, грязью и ужасающей бедностью, – в один из самых опасных городов в мире.

Я был босой, в грязных черных шортах и белой рубашке с короткими рукавами и оторванными пуговицами – и, кроме одежды, у меня не было ничего. Ни денег, ни еды, ни каких-либо документов, удостоверяющих личность. Я был голоден, но, поскольку привык недоедать, большой проблемы пока в этом не было. Разумеется, я нуждался в помощи.