— Это Карл-Юрген. Я тебя разбудил, Мартин?
— Нет. Я не могу уснуть.
— Мартин, слушай меня внимательно. Ты сказал, что фрёкен Лунде, отправляясь на собрание Общества любителей поэзии, взяла с собой сумку для рукоделия?
— Да, — ответил я, взглянув на часы. Была половина второго, и за окном в ночной мгле по-прежнему, не переставая, шел снег. — Точнее, это не сумка для рукоделия, просто я ее так называю. Знаешь, такой матерчатый мешочек, который завязывается двумя шнурками. У моей бабушки…
— Знаю, — сказал Карл-Юрген, — У меня ведь тоже были бабушки.
— Фрёкен Лунде не держала в ней рукоделия, — пояснил я. — У нее там были книги. Я уже тебе говорил. И сумка лежала у самого надгробия. Просто я тогда не мог наклониться и поднять ее…
Короткая пауза. Потом Карл-Юрген сказал:?
— Я ее не нашел.
— Не может быть, — возразил я, — ведь она лежала у самого надгробия…
— Ее там не было. Спокойной ночи, Мартин.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Судя по всему, для кого-то сумочка фрёкен Лунде имела большое значение — настолько большое, что этот неизвестный «кто-то» примчался к могиле на кладбище Вэстре и взял сумку уже после того, как я унес на руках фрёкен Лунде, и до того, как спустя какие-нибудь полчаса туда явилась уголовная полиция.
Я складывал в учительской книги, когда вошел секретарь директора и сказал, что меня просят к телефону, Меня всегда раздражают люди, которые звонят в кабинет директора: в учительской ведь тоже есть телефон, и всякий, кто желает поговорить с кем-либо из преподавателей, мог бы им воспользоваться.
Этим «всяким» на сей раз оказался полковник Лунде.
— Мне надо поговорить с вами, доцент Бакке. Приезжайте сейчас же. («Рота, шагом марш!»)
— Не могу: я очень занят, — сказал я, и мой раздраженный тон вполне соответствовал моим ощущениям. В конце концов я же не рядовой, а он не мой начальник.
— Это еще что?.. — начал было он. Потом замолчал. Видимо, до полковника Лунде тоже дошло, что я не его солдат.
— Извините, — сказал он. — Но это очень важно. Не будете ли вы так любезны приехать ко мне?
— А не могли бы вы приехать сюда, полковник Лунде?
— Нет… я… я хотел бы поговорить с вами наедине. Это очень важно, как я уже сказал. Мне… мне страшно.
На протяжении всего лишь одних суток вот уже второй член семейства Лунде говорит, что ему страшно.
А я, дурак эдакий, никогда не умел оставаться равнодушным к человеческому страху. Правда, не столько из сострадания, сколько из любопытства. Пожалуй, это не самый благородный мотив. Да и к тому же из-за этого моего любопытства я вечно попадал в переделки. И теперь, разумеется, меня ждало то же самое и, как всегда, ничего нельзя было предвидеть заранее.
Мне понадобилось всего лишь полчаса, чтобы доехать от школы Брискебю до мрачного дома полковника Лунде на Холменколлосене.
В центре города на мокрых улицах таял грязный снег. Но от Сместада я ехал по твердому белому насту.
Полковник Лунде сам отпер мне дверь. Он провел меня в библиотеку.
— Садитесь! — сказал он.
«Вольно». Я сел.
Он стоял и смотрел на меня. И я вдруг заметил, что этот сухой подтянутый вояка утратил прежнюю самоуверенность. Что ж, неудивительно.
В его библиотеке пахло пылью. Я люблю этот запах. В библиотеке должно пахнуть пылью. Это значит, что книгами пользуются: снимают с полок, а потом ставят на место.
— Ночью здесь была полиция. Полицейские забрали наши ботинки, — сказал он. — Моей жене и дочери пришлось дать показания. Мне самому тоже пришлось дать показания.
Было видно, что он возмущен.
— Таков порядок, полковник Лунде. Особенно в случаях, когда кто-то пытался совершить убийство.
— Совершить убийство?..
Он был растерян. Рота уже не выполняла его приказов с прежней военной четкостью. А тут еще рапорт, не предусмотренный уставом.
— Не хотите ли стаканчик портвейна, доцент Бакке?
— Нет, спасибо. Я по утрам не пью.
— Да, но ведь…
Вид у него становился все более растерянный. И все менее молодцеватый. Он сел.
— Доцент Бакке, вы заговорили об убийстве. Я не в силах этому поверить. Не могу себе представить, чтобы кто-то хотел убить Марту Лунде.
Марта. Я никогда не знал ее имени. Но оно ей очень подходит. Марта.
Он шагнул к буфету и достал оттуда графин с портвейном, Это был старинный хрустальный графин — такой же стоял в шкафу у моего деда. Поразительно, сколько раз за последние сутки мне довелось вспомнить бабушку и деда.
— Надеюсь, вы разрешите мне…
Он и в самом деле спрашивает у меня разрешения.
— Разумеется, — сказал я.
Он налил себе рюмку к отпил глоток. Маленький глоток, который он потом долго смаковал.
— Возможно, вы удивлены, что я попросил вас приехать, доцент Бакке?
— Нет, — сказал я. — Ведь это же я обнаружил фрёкен Лунде. Но вы сказали, что вам страшно. При обычных обстоятельствах я, признаться, не поверил бы, что вы способны испытывать страх, но сейчас я вижу, вы в самом деле испуганы.
— Это не то, что вы думаете, — сказал он.
Во мне шевельнулось любопытство. Я не знал, что на его взгляд, я должен был думать.
— Речь идет о моей дочери… — сказал он.
Это было так неожиданно, что я совершенно машинально сделал то, что делают все курильщики. Я потянулся за сигаретами. Они были у меня в кармане пиджака.
— Разрешите закурить?
— Пожалуйста.
Я зажег сигарету. Полковник пододвинул мне оловянную пепельницу с розочками вдоль краев.
— Моя дочь была очень привязана к своей тете… она ее очень любила…
— «Была», полковник Лунде? Неужели с юной фрёкен Лунде что-нибудь случилось этой ночью?
На какой-то миг он утерял нить разговора. Но тут же снова ее нашел:
— Нет. Я хотел сказать… моя дочь очень привязана к своей тете. Моя дочь, что называется, трудный ребенок. Она всей душой любила свою мать. И очень тяжело пережила ее смерть… это можно понять. Она… она очень не хотела, чтобы я вступил в брак с моей… с моей нынешней женой…
— Это ведь тоже можно понять, не правда ли, полковник Лунде?
— Да, конечно.
— Чего же вы боитесь?
Он отпил глоток из своего стакана. Затем посмотрел на меня. Он явно прикидывал, в какой мере он может положиться на своего новобранца.
— Виктория относилась к моей нынешней жене с такой неприязнью, что я отправил ее учиться в Англию. Она очень способная девочка. Но она не желала заниматься. Совсем не желала. Она сдала лишь экзамены за неполную среднюю школу, но это же так мало! Во всяком случае, в наши дни. Вот с какой просьбой я хочу к вам обратиться, доцент Бакке. Не согласились ли бы вы поселиться у нас и заниматься с Викторией, подготовить ее к экзамену на аттестат зрелости?
Аттестат зрелости? Что ж, аттестат — вещь полезная. И Виктории он не помешал бы. Совсем напротив. И все же я отчетливо понимал: если даже полковник Лунде и не лгал мне в глаза, то пока еще он пребывал на весьма дальних подступах к истине. К истинной причине, побудившей его сделать мне подобное предложение.
— Я не берусь за работу такого рода, — сказал я, — Да и к тому же держать у себя в доме доцента в качестве гувернантки обошлось бы вам слишком дорого.
Я намеренно вел себя как барышник.
Не нравился мне этот полковник Лунде. Правда, я жалел его, как жалел бы любого другого человека, попавшего в беду.
— Я буду платить столько, сколько вы скажете. Я согласен платить вам большие деньги.
— Что значит «большие»? — спросил я. Должен признаться, что мне все же было немного стыдно.
— Пятьсот крон в месяц, — сказал он. — Плюс довольствие и жилье. Да. Потому что очень важно, чтобы вы жили здесь.
Пятьсот крон. Тут я вдруг впервые по-настоящему пожалел полковника Лунде. До такой степени он был несносен и невыносимо старомоден — истинный представитель уходящего поколения.
— Я буду с вами откровенен, доцент Бакке…
Я понял, что меня с места в карьер произвели в сержанты.
— Вы ведь были замешаны в истории с убийством, не так ли?
Меня снова охватило раздражение — как накануне, когда Люси задала мне тот же самый вопрос. Я ничего не ответил.
— Я буду с вами совершенно откровенен, доцент Бакке. И надеюсь, то, что я скажу, останется между нами. Я больше не хочу иметь дело с полицией. То, что вы будете готовить Викторию к экзаменам и для этого поселитесь здесь, это… это официальная версия. Истинная же причина, по которой я прошу вас жить у меня, такова: я хочу, чтобы вы присматривали за моей дочерью. Виктория тревожит меня.
Навряд ли полковник Лунде разбирался в людях.
Однако он весьма искусно соблазнил меня приманкой, против которой я не мог устоять. Приманкой, которая возбудила мое проклятое любопытство, Мне следовало бы родиться во времена рыцарства, тогда я с утра до вечера разъезжал бы на белом коне, охраняя девиц от разных неведомых опасностей.