Читать интересную книгу Далгрен - Сэмюэл Дилэни

— Но... ух ты!..

Он сказал:

— Чем ближе подходишь, тем меньше и меньше встречаешь людей. А те, что встречаются, они... все более странные. Как там внутри?

Одна рассмеялась.

Еще одна сказала:

— Довольно тяжко.

Та, что говорила первой, сказала:

— Но, как ты и говорил, девушкам проще.

Они рассмеялись.

Он тоже рассмеялся.

— Вы можете мне еще что-нибудь рассказать? В смысле, что-нибудь полезное? Я ведь иду туда.

— Ага. Пришли какие-то люди, расстреляли наш дом, в котором мы жили, перевернули все вверх дном, потом выкурили нас оттуда.

— Она сооружала скульптуру, — пояснил жалобный голос; — большую такую скульптуру. Лев. Из металлолома и всякого в таком роде. Получалось очень красиво!.. Но пришлось ее бросить.

— Ух ты, — сказал он. — Так все плохо?

Один короткий, скупой смешок:

— Ага. Мы реально легко отделались.

— Рассказать ему про Калкинса? А про скорпионов?

— Он и сам все это узнает, — еще один смешок. — Что тут скажешь?

— Хочешь взять с собой оружие туда?

Он снова встревожился.

— А оно мне понадобится?

Но они говорили между собой:

— Ты действительно отдашь ему это?

— Ну да, а почему нет? Я больше не хочу эту штуку с собой таскать.

— Ну ладно. Она же твоя.

Метал звякнул по цепи; одна из них спросила:

— Ты откуда?

Лучи фонарей сдвинулись, высветив силуэт группы. Одна стояла у перил, повернувшись в профиль, и света вдруг оказалось достаточно, чтобы понять: она очень молодая, очень черная и очень беременная.

— С юга.

— А говор у тебя совсем не южный, — сказала одна, именно с таким говором.

— Я не то чтобы родился там. Просто только что вернулся из Мексики.

— Ой, круто! — это беременная. — А где ты был? Я знаю Мексику.

Обмен полудюжиной названий городов свелся к разочарованному молчанию.

— Вот твое оружие.

Лучи фонарей проследовали за вспышкой в темноте, за лязгом по решетке ливнестока.

В отраженном от дороги свете (а вовсе не в глазу своем) он разглядел на узком помосте с полдюжины женщин.

— Что... — на дальнем конце моста зарокотал мотор; но взгляд его не обнаружил света фар. Звук умер, свернув в сторону. — ... это?

— Как бишь оно называется?

— Орхидея.

— Да, точно, орхидея и есть.

Он подошел, сгорбившись в перекрестье трех лучей.

— Надевается на запястье. Так, чтобы лезвия торчали вперед. Как браслет.

Из регулируемого металлического браслета, семь лезвий, от восьми до двенадцати дюймов, резко изогнутых вперед. Внутри — ремешок, частично кожаный, частично цепочка, для неподвижной фиксации на пальцах. Лезвия заточены по внешнему краю.

Он взял браслет.

— Надень.

— Ты левша или правша?

— Амбидекстр... — что в его случае означало одинаково плохое владение обеими руками. Он повернул "цветок" в руках. — Но пишу я левой. Как правило.

— А-а.

Он надел "цветок" на правое запястье, застегнул.

— Ты должно быть носила его в переполненном автобусе. Так и поранить кого-нибудь можно, — и почувствовал, что шутка не удалась. Он сжал кулак в окружении лезвий, медленно раскрыл его, и потер основание большого пальца спрятанными за изогнутой сталью ороговевшими кончиками указательного и среднего.

— В Беллоне не так уж много автобусов.

Думая: опасные, яркие лепестки обернулись вокруг какого-то узловатого, полусгнившего корня.

— Уродливая штуковина, — сказал он браслету, не им. — Надеюсь, ты мне не понадобишься.

— Я тоже надеюсь, — сказала одна. — Думаю, ты можешь отдать ее еще кому-нибудь, когда будешь уходить.

— Ага. — Он встал. — Конечно.

— Если он будет уходить, — сказала еще одна, издав очередной смешок.

— Нам лучше трогаться.

— Я слышала машину. Нам вероятно так и так придется долго ждать. Так что можно уже и выдвигаться.

Юг:

— Судя по тому, что он рассказал, вряд ли нас станут подвозить.

— Давайте уже пойдем. Эй ты, ну пока что ли!

— Пока. — Лучи их фонарей промелькнули мимо. — И спасибо.

Артишоки? Но он не смог вспомнить, откуда к нему пришло это слово, звенящее так ярко.

Он поднял орхидею в прощальном жесте.

Запертая лезвиями, его грубая рука слабо освещалась сиянием реки, что тянулась между опорами моста. Наблюдая, как они уходят, он испытал смутный трепет желания. Сейчас у них светился только один фонарь. Затем и его свет перекрылся кем-то. Они превратились в шаги по металлическим плитам; отзвуки смеха; шелест...

Он пошел дальше, отставив руку в сторону.

Этим сухим вечером ночь была приправлена воспоминаниями о дожде. Весьма немногие подозревают о существовании этого города. Как будто не только в СМИ дело, но сами законы восприятия изменили знание и понимание так, чтобы он оставался в тени. По слухам, здесь почти нет энергии. Не работают ни телевизионные камеры, ни, собственно, вещание: для нации электричества катастрофа подобная этой просто обязана быть темной, а значит и скучной! Это город внутренних разногласий и визуальных искажений.

3

После моста дорожное покрытие изломано.

Один рабочий уличный фонарь освещает пять мертвых — у двух разбиты колпаки. Взбираясь по десятифутовой асфальтной плите, однажды дрогнувшей под ним, словно живое существо, он смотрел, как мелкий щебень скатывается с края, слышал как он бряцает, ударяясь о непрочно закрепленные водопроводные трубы, потом исчезает с всплеском где-то в темноте... Он вспомнил пещеру и перепрыгнул на площадку попрочнее, чьи трещины скрепляла узловатая трава.

Ни огонька в близстоящих домах; но дальше вдоль этих портовых улиц, за завесой дыма – не пламя ли это? Уже привыкший к запаху, он смог ощутить его, только вдохнув поглубже. Здания вонзались в небо, сплошь затянутое дымкой, и теряли в нем свои вершины.

Свет?

Выйдя к аллее шириной в каких-то четыре фута, он потратил целых десять минут на ее обследование — просто потому, что работал фонарь. На другой стороне улицы виднелись бетонные ступеньки, погрузочное крыльцо с навесом над ним, двери. В дальнем конце квартала лежал опрокинутый грузовик. Чуть ближе стояли три машины, украшенные осколками стекла по периметру окон; припавшие к земле перекошенными ступицами, они напоминали жаб, которых загадочным образом лишили зрения.

Его босая нога огрубела достаточно, чтоб не бояться гравия и стекла. Но в промежуток между другой ступней и подошвой единственной сандалии постоянно набивался пепел; он скатывался в мельчайший песок, смешивался с потом и превращался в вязкую грязь. Еще немного и пятка станет настоящей раной.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});