Читать интересную книгу Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

— Папа, ты, кажется, говорил, что готов разрешить нам уехать в любую точку планеты, лишь бы только… в общем, вот так? — вдруг подал голос Ваня.

Это были первые его слова после того, как он сказал Осокину, что убил Астахова-старшего, причем искренне в это верил, полагая, что хоть одна из пуль, да и попала в Александра Ильича.

В голосе Ивана Саныча на сей раз не звучало ни иронии, ни горечи. Если откинуть обстоятельства, при которых стали возможны эти посиделки на кухне, можно было бы подумать, что сын искренне интересуется мнением отца: действительно ли тот готов предоставить отпрыску возможность посмотреть мир?

Астахов-старший посмотрел на сына и ответил:

— Да. Я же сказал. Или ты думаешь, что твоя глупая выходка с пистолетом и люстрой заставит меня изменить свое мнение.

— Я это самое… не хотел… — угрюмо сказал Иван, глядя в стену.

— Ладно, не оправдывайся. Все мы хороши. Вот что: я не только не помешаю тебе выехать за границу, но и даже смогу посодействовать при выборе места жительства. Быть может, временного, а может, и постоянно обоснуешься. Родственники у нас там живут.

— У нас что, родственники за границей? — недоуменно спросил Иван Саныч. — Что-то никогда не слышал.

— Да ты много чего никогда не слышал.

— Это верно, — буркнул Астахов-младший, припомнив моменты из личной биографии отца, которые стали известны ему только сегодня. — Родственники, значит? Это где же?

— В Париже.

— В Париже? — переспросил Иван. — Ничего себе! Цветы эмиграции? Диссиденты? Все господа в Париже, как говаривал блаженной памяти Полиграф Полиграфович Шариков? Гм… и давно эти наши родственнички в Париже кукуют?

— Давно, — сказал Александр Ильич. — Лет тридцать пять. Дядя твой родной. По матери, естественно. Он в свое время на самом деле из себя диссидента корчил, ну и выслали его к чертям собачьим.

— К чертям собачьим — это на Колыму или в Якутию, где на собачьих упряжках катаются, — скептически выговорил Иван Саныч. — А этот дядя — в Париже. И что, он такой гостеприимный, что прямо-таки сразу нас примет в объятия и завещает все свои богатства?

Александр Ильич улыбнулся той натянутой резиновой полуулыбкой, не открывавшей зубов, которая так не нравилась его сыну, и сказал:

— Насчет завещать — это вряд ли. Он своим родным детям ничего не дает, не то что гостям. Я бывал в Париже несколько раз, встречался с ним… ну что могу сказать — скряга редкий. Он свои диссидентские взгляды давным-давно позабыл, он теперь, верно, и слова такого не выговорит: диссидент. Обычный старый рантье, зачерствевший от скупости в пригороде Парижа, потому как в спальном районе он жить не хочет, говорит — дорого. Хотя у него вроде как есть особняк, доставшийся от родителей жены, да еще квартира в элитном районе Парижа, но он все это сдает, а сам живет в небольшом доме в пригороде.

— А каком ентом пригороде он живет? — спросил Осип с таким видом, как будто был знатоком географии Большого Парижа и мог совершенно точно указать, чем Сент-Антуанское предместье отличается от предместья Сент-Оноре и на сколько лье протяженность Булонского леса уступает данному параметру леса Сен-Жермен.

— В Сен-Дени, — ответил Александр Ильич. — Дом с садом. Он там в саду копается с таким видом, как будто если он не разведет несколько грядок капусты, помидоров и не насадит винограда с персиками, то незамедлительно умрет с голоду. Прямо как у нас дачники-пенсионеры.

— Ну, у нас дачники персиков-от не разводют, — сказал Осип, на этот раз — со знанием дела. — И что, Ильич, ты хочешь нас сбагрить ентому родственничку, да?

В голосе Осипа явственно звучали недоверие и подозрение: с некоторых пор Осип потерял все основания доверять своему старому знакомому.

— Что, Осип, не хочешь в Париж? — насмешливо спросил Астахов-старший. — Персики разводить не хочешь? Я помню, ты ведь в свое время тоже на поприще садоводства-огородничества подвизался, а? Это когда ты на кладбище сторожем работал, в палисаднике баклажаны и редиску с укропом сажал, а потом тебя самого чуть не посадили. И уволили за то, что прямо из могилы свистнули какого-то авторитета вместе с гробом. Ему там, помнится, в гроб и мобильников насовали, и цепур голдовых, весь новорусский прикид, в общем.

— Уволили… — проворчал Осип. — Ничаво себе — уволили! Дом сожгли вместе со мной! Хорошо еще, что я в подпол улез и огонь огуречным рассолом заливал-от.

— Рассолом? — вдруг спросил со своего места оцепенело-каменный Осокин.

— А ты вообще молчи, статуя командора! — с неожиданно прорвавшейся злобой рявкнул на него Иван Саныч и повернулся к Осипу:

— А ты, стало быть, на кладбище работал? Тогда тебе в самый раз в Сен-Дени жить.

— Это еще почему? — проворчал Моржов.

— Потому что в соборе Сен-Дени похоронены все французские короли, — ответил Астахов-младший. — Будешь вдоль могилок прохаживаться, пыль веничком с плит сдувать. Плохо, что ли?

— Хватит ерничать! — перебил его отец. — Уже доерничался, непонятно, как жив остался до сих пор. Ты что, не понимаешь, что ты в федеральном розыске, нет? И этот Дьяков догадывается, для каких фруктов делает загранпаспорта, не понимаешь? Серьезнее надо быть. А я дело говорю. Вам нужно ехать в Париж. Этот твой дядя — человек со связями, богатый, ушлый, хотя и скряга, каких в России вообще нет, по-моему. У него в Париже полно знакомств, так что, может быть, к делу он тебя, Ванька, приставит. И Осипа тоже. Не пыль с королевских могил, конечно, сдувать, но все равно, мало ли дел для серьезных, — на слове «серьезных» он сделал особый интонационный нажим, — людей?

— А вот я скажу, — произнесла Настя. — Паспорта я завтра получу, так что ехать надо. Понятно? А ты, Ванька, не дури. Если у тебя есть родственники не где-нибудь, а в Париже, то нужно этим пользоваться. Александр Ильич, — обратилась она к Астахову так запросто, как будто знает его уже давно и как будто не пожаловал этот самый Александр Ильич в сопровождении киллера к ним в гости с намерениями, которые трудно назвать миролюбивыми, — Александр Ильич, а у этого дяди… как его зовут?…

— Степан Семенович.

— …а у этого Степан Семеныча есть сын?

— Да он и сам еще ничего, — иронично отозвался Астахов-старший, остро сверкнув холодными светло-серыми глазами и поведя подбородком. — А сын у него есть. Зовут Николя, по-нашему — Николай.

— И симпатичный? — в тон Астахову насмешливо осведомилась Настя.

— Да ничего. Ростом под два метра, и вообще атлетичный парень. Он даже в ночном клубе стриптизером работал, до тех пор, пока не стал совладельцем этого самого клуба.

— Да ну? — восхитилась Настя. — Владелец парижского ночного клуба…

— …это звучит гордо! — желчно договорил Иван Саныч, которому, по всей видимости, не нравились расспросы Насти. Отец смерил его пристальным взглядом и бросил:

— Да ты что, Иван, ревновать, что ли, вздумал? Брось. Николя, конечно, парень ничего, не такой задохлик, как ты (Иван яростно выдохнул и конвульсивно сжал кулаки, машинально подавшись в сторону папаши-оскорбителя), да вот только есть один маленький нюанс: женщинами он не очень интересуется.

— А, черт! — разочарованно выдохнула Настя.

— По крайней мере, мне так показалось, — подвел черту Александр Ильич. — Но это ничего…

— Ну?

— У Степана Семеновича есть еще один отпрыск, который женщинами интересуется, — сообщил Астахов-старший.

— Ага!

— Это его дочь Элиза, — закончил Сам.

Настя и Иван Саныч недоуменно взглянули друг на друга и внезапно разразились нервным хохотом. Осип пробурчал что-то вроде «чаво?», и только Осокин, откинувшись спиной к стене, смотрел прямо перед собой мутными глазами, помешивая ложечкой в почти пустой кофейной чашке.

— Ну, повеселитесь, — милостиво разрешил Александр Ильич. — Посмотрю я, как вы на таможне веселиться будете. Особенно на Ваньку в бабских шмотках посмотрю.

…Как выяснилось чуть позже, Александр Ильич Астахов оказался прав: посмотреть было на что.

А сейчас он поднялся с табурета и, приложив руку к голове, поморщился и уже не без тревоги окинул взглядом Осокина, а потом пододвинул к себе телефон и набрал какой-то номер, позже оказавшийся травматологическим отделением в платной саратовской клинике.

— Але, Ефим Борисыч? — наконец произнес он. — Это Астахов говорит. Да, тот самый. Можешь прямо сейчас посмотреть парня? Что? А, ну да. Я так подозреваю, что черепно-мозговая. Привезем. Ага. Ну все.

Он положил трубку и, искоса глянув на Ивана Саныча, проговорил:

— Ну все, драгоценный сын, ехать мне пора. Чердак будем твоему братцу смотреть. У него, кажется, что-то там с кукушкой.

— Э, погоди, — подал голос Осип, — чаво это ты заторкался: ехать, ехать? Ты куда ни ехай, Ильич, а усе равно нам боком выходит. Сейчас говорил с Ефим Борисычем, дохтором, а раз — и он окажисси Ментом Иванычем. И загребут нас, родимых, под белы ручечки. Не-е-ет, не пойдет. Давай-ка ты лучше у нас расквартируисси. А энтот твой раненый лучше пусть водки-от выпьет. Сразу кукушка образумицца.