Читать интересную книгу Искра - Владимир Корнилов

— Проходят черные птицы здесь, над сосной, — Искра смотрела в небо, глаза ее узились, как тогда в карьере, когда взглядом она провожала поднимающийся над лесом, ревущий всеми четырьмя своими моторами, тяжелый, как танк, «Юнкерс».

— Проходят здесь, когда ветер дует с востока, — уточнила Искра.

Мы стояли молча. Думать, говорить, даже ненавидеть легче, чем поступать. Когда ты поступаешь, назад дороги уже нет. И еще: ты должен быть готовым принять ответный удар тех, против кого ты выступил. Тогда с такой, ясностью, наверное, никто из нас не рассуждал, но каждый чувствовал необратимость поступка, к которому звала Искра.

Дело было вроде бы простое: кому-то из нас надо было забраться на сосну и всадить пулеметную очередь в землисто-зеленое, клейменное черно-желтыми крестами самолетное брюхо.

На сосне, на высоте пяти или шести Серегиных ростов, была тройная развилка с как будто бы нарочно приготовленным сиденьем. Пулемет можно было поднять на верёвке. Ветки, закрывающие обзор, срубить, уложить перекладину — упор для пулемета.

Все это у каждого прокрутилось в голове. Но, оказалось, Искра все наши мысли уже предугадала. Из кустов вытащила припрятанный топор, веревку, топор молча подала Сереге — выбор был сделан.

Серега почему-то хмурясь, не глядя на Искру, опутал себя веревкой, заткнул за спину топор. Он всегда ловко лазал по деревьям, цепко охватывая коленями даже гладкие березы. По шершавому сосновому стволу он быстро поднялся до развилки. Обрубил верхние, закрывающие небо ветви. Из конца толстого срубленного сука сделал переклад. Посидел в развилке, раздумывая, как будто забыл про нас, ждущих под сосной с напряженно задранными вверх головами.

Спустился не торопясь, по-прежнему избегая смотреть на Искру, долго обивал ладонью со штанин сосновую шелуху. Искре не понравилось настроение Сереги, она подошла, положила на плечо ему руку, заставила посмотреть себе в глаза.

Серега не выдержал, сказал хмуро:

— Погодить надо, Искра. Жизнью отвечать придется.

— Ты мог бы сказать по-другому! — глаза Искры жгли.

Никогда я не видел, чтобы она так смотрела на Серегу. Серега опустил голову. Он хотел, но что-то не давало ему ответить Искре. Я давно подозревал, что у Сереги есть тайна, скрытая от нас. Однажды он показал пистолет, тяжелый, наш командирский, с пообтертой рукоятью и вставленной обоймой. Тогда мы не решились стрелять, но пистолету определили свое место в нашей войне, которую намеревались открыть в своей деревне: первая казнь должна была совершиться над Тимкой-Кривым. Пистолет вскоре исчез, Серега сказал, что потерял. Но Серега был не из тех, кто теряет, и зачем-то он заставил меня поклясться, что о пистолете я забуду, как будто его и не было. Было еще и другое. Как-то поутру мамка послала меня на речку наловить хоть сколько-то пескарей. Из огорода я увидел, что Серега у своего дома, за загородью, торопливо копает. Я хотел окликнуть, но Серега был как пугливая птица, копал и все время оглядывался — не хотел, чтобы кто-то его увидел. В яму он бросил ком белых тряпок, мне показалось, тряпок, измазанных кровью. Я вспомнил, что Анна, мать Сереги, работала в городе докторицей и с войной осталась в нашей деревне, и догадка о Сережкиной тайне пригвоздила меня к плетню. Сказать Сереге о своей догадке я не решался — это означало предать его и еще кого-то, кто был у них в доме. Чужую тайну я носил в себе, как свою.

Искра не хотела знать Серегиных тайн. Она думала, что Серега струсил, она готова была испепелить Серегу своим презрением.

Но вокруг настороженно стояли мы. Искра не могла не чувствовать, что мы не верим в трусость Сереги. Как всегда, когда что-то было против ее воля, Искра с силой тряхнула головой, откидывал волосы на сторону, сдерживая гнев, взглядывая поочередно на каждого из нас, заговорила:

— Вы же были, вы же видели дорогу, по которой люди уходили от войны. Была дорога, как живая река. И что стало с дорогой, когда налетели эти чудовища с крестами на крыльях?! — кладбище без могил. Мертвые люди, побитые лошади… Неживые солдаты… Те, что обещали вернуться, чтобы снова мы могли жить. Вы, что, не знаете, куда летят эти самолеты?! Каждый из них — смерть!.. Смерть!..

Серега стоял против Искры бледный, бледнее, чем тогда в лесу, когда свою спину подставил разъяренным муравьям, стиснув пальцы, он стукнул кулаком о кулак.

— Кого ты уговариваешь, Искра! — он готов был кричать, но его не понимали. Искра, как это бывает, когда правдой для тебя становится то, во что поверишь, уже не слышала его.

— Ты же знаешь, я не могу убить живое. Но убить то, что убивает, я могу. Слышишь? Могу!!! — она разгневанно смотрела на Серегу, и в обычно сострадающих ее глазах не было жалости.

— Ты не хочешь понять, что война все переменила. Что было хорошо, стало плохо. Что было плохо, стало хорошо. Мы не можем сейчас жить, как мечтали. Теперь мы не можем быть добрыми, ты это понял? Ты, Серега, трус, ты трус, Серега! — низким, не своим голосом выговорила она, и мне стало страшно за Серегу.

Защищая друга, я крикнул:

— Ты не смеешь, Искра! Серега, если хочешь знать… — Я хотел сказать о том, кого он спасает в своем доме, во Серега в упор смотрел мне в глаза, и напряженный его взгляд повелевал умолкнуть.

Искра насмешливо ждала, я молчал. Вместе с Серегой, она презирала и меня.

— Есть ли еще защитники? — спросила Искра тихо, тихий ее голос заставил нас знобко поежиться.

— Спрашиваю всех: кто со мной? Кто с ним? — она кивнула на Серегу.

Ленька-Леничка, болезненно переживая размолвку, и не зная, как примирить Искру с Серегой, все-таки сделал мужественный, выбор:

— Я с тобой, Искра… — сказал он тихо.

— А ты, Николка? — Искра, даже в гневе, обращалась к маленькому Горюну с какой-то всепрощающей осторожностью, как будто всегда помнила о горемычной его жизни без рано умершего отца.

Колька-Горюн, по своей привычке, посопел; потеребил ладошкой нос, сказал неопределенно:

— Я как все…

— Ну, а ты? — Искра смотрела на меня.

— С тобой и с Серегой, — ответил я и, может быть, впервые за все время командирства Искры встретил и выдержал ее пристальный, пытающий меня взгляд.

Мы ушли без Сереги, он остался в лесу, на поляне. В молчании, пыля ногами, дошли до моста через речку. Колька-Горюн, чувствуя настроение Искры, желая хоть как-то ободрить ее и нас, предложил робко:

— Может, скупнемся, а!..

Искра посмотрела на затененный нависшими над водой черемухами прохладный омуток, покачала головой.

— Купайтесь! — сказала. — Я пойду. И помните! — крикнула уже с моста, подняв руку, сжатую в кулак.

СМЕРТУШКА ЯВИЛАСЬ

Теперь, в умудренности прожитых лет, знаю, что размолвки между людьми, ненужные для жизни, про исходят от неумения объяснить себя другому. Особенно в отрочестве, когда чувства все наверху и вспыхивают, и опаляют не только от неловкого слова, иной раз даже, взгляд, брошенный в мимолетно закипевшем презрении, разводит близких людей надолго, бывает, навсегда.

Серега после нежданной размолвки с Искрой замкнулся, отошел от нас. Я-то знал, каких переживаний стоило ему случившееся отчуждение! Не раз примечал, как из-за плетня или придорожного елошника он смотрел на нас, бредущих вместе, и такая тоска была в его глазах, что я едва сдерживался, чтобы не подбежать, вернуть его к нам силой.

Не знаю, видела ли Искра тоскливые глаза Сереги, — при ее зоркости, при ее приметливости должна была видеть. Но ни разу она не заговорила о нем, ни разу не послала меня или Горюна позвать Серегу, чтобы объяснился при всех. Ведь заведено было с общего согласия: провинился — выходи в круг, говори, что, как, почему?..

Сама Искра после истории со стариком-странником, поразившей всех нас, как гром с чистых небес, собирала круг, винилась перед нами. Старик-то, к которому Искра так расположилась при первой с ним встрече, оказался Василием Гущиным, сгинувшим в плохо памятный нам год коллективизации.

И первым узнал об этом Серега, подслушав разговор своей бабки Таисии со стариком. И когда немцы, строжа деревню, с поспешностью ставили старосту и старостой назвали старика Гущина, Искра собрала нас и так сказала:

— Как же я теперь могу с вами, мальчики?! Ведь не разглядела, доверилась!

Мы слушали Искру, терзались ее терзанием, и когда она сказала, что теперь не может с нами, мы, чувствуя, что потерять Искру — это потерять нашу любовь и надежду, сурово, но дружно сказали:

— Раз поняла, значит, можешь!..

Так было с ней, почему так не получилось с Серегой? Беспокойство мое росло, все думалось: нет, не струсил Серега, не такой он, чтобы струсить, да еще в таком деле, к которому он упрямее, чем мы, готовил себя. Все больше я утверждался в мысли, что Серегу оторвала от нас чужая тайна, открыть которую он не смел никому. Я пробовал заговорить с Искрой о Сереге, намекнуть ей о своей догадке, но она так посмотрела, что у меня отпала охота говорить. Порой я набирался решительности, осуждающе смотрел на Искру. Она понимала мой взгляд, губы ее насмешливо, непрощающе кривились.