Читать интересную книгу Выстрел - Анатолий Рыбаков

– Но обещай мне, – продолжала Люда, – что не будешь сердиться и ругать меня. Обещаешь? Ну, так вот, я была в ресторане, была с Юрой и с его приятелем Валентином Валентиновичем, ты его знаешь – это тот молодой человек, который тогда во дворе вступился за Андрея и за Мишу Полякова, помнишь?

Ольга Дмитриевна бросила быстрый, тревожный взгляд на мужа, ее нежное лицо порозовело. В их семье не было ссор и скандалов, но сейчас ей показалось, что Николай Львович недоволен, разочарован, огорчен. Решив, что она должна все сделать сама, сказала суховато:

– О Юре мне нечего сказать, его мы знаем десять лет, и от этого он не становится лучше, но этот молодой человек… Валентин Валентинович… Конечно, он вел себя тогда, с Андреем, вполне достойно, но этого слишком мало, чтобы судить о нем…

– А что, собственно говоря, надо судить? – спросила Люда.

– Я хочу сказать, что мы его совершенно не знаем.

– Но пойми, мамочка, я ведь не могу знакомиться только с твоими или с папиными друзьями.

– Это верно, – согласилась Ольга Дмитриевна, – но ты только познакомилась с ним и сразу приняла приглашение пойти в ресторан. Ведь с кем попало не ходят в ресторан, правда? Это к чему-то обязывает. Пойти в ресторан с почти незнакомым человеком…

– Я пошла не с ним, а с Юрой, – сказала Люда, признавая в душе некоторую правоту матери.

– Речь, по видимому, идет о молодом человеке, получающем мануфактуру на нашей фабрике, – сказал Николай Львович.

– Да…

– Мне он не нравится, – сказал Николай Львович. – Ты знаешь, я редко так определенно говорю о людях, о нем я говорю определенно: не нравится.

Люда посмотрела на отца, свела тонкие брови, опустила голову:

– Странно… Впрочем, если ты не хочешь, чтобы я с ним встречалась…

– Встречаться или нет – дело твое; я просто высказал свое мнение.

Люда продолжала:

– Мне совершенно неважен и безразличен Валентин Валентинович… Но я не понимаю, что происходит, почему этому придается такое значение… Честное слово, нет ничего особенного… Но когда запрещают – это ужасно…

– Я не запрещаю, – запротестовал Николай Львович, – я сказал: мне он не нравится, учти это, приглядись к нему внимательнее…

Она засмеялась:

– Но чтобы приглядеться, надо встречаться… Папочка, мамуля, милые, все это такая ерунда, ей богу! Не беспокойтесь ни о чем… Ну, сходила в ресторан, посмотрела, потанцевала с Юрой, попробовала их еду…

– Ну и как? – спросила Ольга Дмитриевна.

– Вкусно… Очень… Но твои блинчики вкуснее, – добавила она великодушно.

Люда долго не могла заснуть, перебирала в памяти этот вечер, возвращение, сцену во дворе и приход домой. За ресторан она себя не ругала. Ей хотелось там побывать, это правда. Она пошла туда с Юрой, которого знает сто пятьдесят лет. Юру беспокоит, что будут говорить о них в школе, а ей наплевать, она ничего такого антиобщественного не сделала и не делает, даже наоборот, хочет быть как все, но у нее ничего не получается, ее считают за чужую, а почему? Одевается не так, дочь инженера. Ну, и она не набивается, не вешать же ей на груди плакат: «Хочу быть как все!» И Юра тоже не такой уж плохой, как его школьная репутация; никакой он не упадочник; его беда – хочет выделяться, а выделяться ему, между прочим, нечем. И если говорить честно, то Юра – трус. Это главное. Из-за этого она испытывает к нему презрение, из-за этого он ей никогда не нравился. Напрасно девчонки чего-то там намекали – это все смешно. Единственный, кто ей по настоящему нравился, вернее, мог бы понравиться, если бы и она ему нравилась, – это Миша Поляков. Он прямая противоположность Юре, но он на нее ноль внимания, фунт презрения. И этот фунт презрения совершенно незаслуженный. Просто у Миши такой характер, он никого в отдельности не замечает, они для него масса. Но она не масса. Во всяком случае, не для него…

Теперь насчет Валентина Валентиновича. У него довольно красивое лицо, в рассуждениях что-то значительное, даже загадочно значительное. Но он носит лаковые ботинки, и это о многом говорит. И то, что у него такие деньги, он их так небрежно тратит в ресторане – тоже не в его пользу; у них в семье и у их знакомых таких денег нет, хотя люди вполне достойные. Но может быть, это он позволяет себе не так часто, и угощал он их от души, это ему было приятно. Немного старомодно, правда, этакое гусарство: мол, прогуливаю последнее… И он смелый по настоящему, не притворяется; Витьку Бурова не испугался ни в этот раз, ни в тот, и это тоже очко в его пользу…

Нет, родители неправы. Конечно, понять их можно. Боятся, что случится то самое. Но напрасно боятся; то самое может случиться, но только с любимым человеком, а она никого не любит, могла бы, может быть, полюбить Мишу Полякова.

Мама – потрясающая трусиха, даже очаровательна, потому что никогда не притворяется. Иногда Люде кажется, что не она ее дочка, а мама ее дочка… Она всего боится, это у нее с тех времен: боялась домкома, боялась, что их уплотнят, отберут комнату, боялась за папу, боялась, что нечем будет накормить семью, а потом, когда появилась мука и все появилось, мама стала перекармливать их, особенно Андрюшку, стала жарить блинчики.

И все же с родителями ей повезло, она понимает и ценит это. Просто она стала видеть больше, чем видит мама, и саму маму видит и папу, как он, например, старается не уронить свой авторитет в семье, напускает на себя хмурый, недоступный вид, прячет свою доброту потрясающую; мама это, наверно, понимает; папа на пьедестале, власть законодательная, а мама власть исполнительная. И сегодня разыгрывала эту роль… Ах, как она их любит… И не будет огорчать, хотя и видит, что вступила с ними сегодня в неразрешимое противоречие… Подумать только, они пытаются решить, с кем ей встречаться, с кем нет, – они, такие неисправимые, доверчивые романтики…

Родители Люды тоже не спали. Это был не первый случай, когда Люда поздно приходила домой, но она всегда предупреждала, они знали, где она. В этот раз она как-то незаметно ушла из дома, ничего не сказала, не хотела лгать, но и правды не хотела говорить. Уж одно это их встревожило… И не случайно. Ресторан… Франт в лакированных штиблетах… Впрочем, как познакомились они сами? На даче, в Лианозове, тоже случайно, на любительском спектакле…

– Уверяю тебя, – говорила Ольга Дмитриевна, – она взрослая дочь, мы уже ничего не можем ей запретить. Надо воспользоваться тем, что мы пока еще вправе что-то ей разрешать.

– Это логично, – согласился Николай Львович, – надо спасать то, что еще можно спасти.

– Нечего спасать, милый, уверяю тебя, это все такое молодое, детское!.. Я только против ресторанов. Молодой человек должен приходить в дом, бывать в доме. Только так мы можем как-то влиять на Люду, на ее отношения, мы можем видеть, с кем она имеет дело. Кроме того, если человек у нас бывает, я чисто по женски постараюсь открыть ей глаза на него, на его недостатки, потом можно будет пошутить, посмеяться…

– Все это верно, – сказал Николай Львович, – но, понимаешь, этот молодой человек не внушает мне доверия. И я, откровенно говоря, в некоторой растерянности: по служебным соображениям мне не хотелось бы, чтобы он бывал у нас дома. Но с другой стороны, запретить Люде общаться с человеком, который мне неудобен по службе, это, в сущности, то же самое, что советовать ей встречаться с человеком, который по службе мне удобен. Исходная позиция в обоих случаях фальшивая, дурная.

Ольга Дмитриевна с удовольствием слушала мужа, это было именно то, что она так ценила и любила в нем. Конечно, он не только не вынуждает Люду встречаться с нужными людьми, но и сам никогда с ними не встречается, и ход рассуждения был удивительно характерен для него.

– Ты сильно преувеличиваешь, мой милый, – сказала она, – ты действительно ничего ей не запрещал, ты всего лишь высказал свое мнение о человеке, которого ты знаешь больше, чем она. И Люда это правильно поняла. Я думаю даже, что в данном случае она разумнее нас. В самом деле, что произошло? Ничего, в сущности. Задержалась на танцульках, а мы когда-то не задерживались? Только тогда танцевали в саду, сейчас танцуют в ресторанах, вот и все.

– Да, – согласился Николай Львович, – ты права и, главное, сама не волнуйся.

Николай Львович успокоил жену, но сам не успокоился: что-то тревожило его в этой истории.

7

Ресторан, наконец, закрыли, и Миша со Славкой отправились домой.

Славка рассказывал об оркестре. Среди музыкантов есть люди одаренные, даже талантливые, например, контрабасист, человек с консерваторским образованием, но не смог найти места в настоящем оркестре, их считанное количество, и вот вынужден играть в ресторане, где прилично платят и где кое-что перепадает от гостей, заказывающих музыку.

Своим бесстрастным рассказом Славка как бы подчеркивал примитивность своих нынешних интересов, отделял себя от возвышенного мира, в котором живет Миша, жил когда-то и он, Славка. Был пионером, комсомолец – и вот пожалуйста: пианист в ресторане «Эрмитаж», играет фокстроты для нэпманов, аферистов и растратчиков, веселит их, ублажает, зато у хозяина бесплатный ужин – правда, не такой, как гостям, а что остается от гостей.