Читать интересную книгу Рассказы (публикации 2009-2010 годов) - Ион Деген

– Не стану уверять тебя, что предупредил бы. Не знаю. Но все произошло до того внезапно, что у меня даже не было времени на раздумье. Приехал к нам помпострой. Помнишь, он и в трезвом виде был изрядным дерьмом. А тут, на подпитии, его понесло. Стал придираться к моим офицерам. Обматюкал и их и меня в присутствии всей батареи. Я сдерживался. А когда мы зашли в дом, наедине я сказал ему, что в бою никогда не замечал в нем такой прыти. Он обозвал меня вонючим жидом. Пистолет он не успел вытащить. В жизни я никого так не бил. Он еще был в сознании, когда я потащил его к выгребной яме, но сопротивляться он уже не мог. Пару раз я окунул его головой в дерьмо, а потом утопил.

– И никто этого не видел?

– Видел. Был у меня в батарее наводчик – сибиряк Куликов, маленький такой. Он видел.

– Куликова допрашивали в особом отделе. Он последний видел подполковника и тебя.

– В чем же дело? Все должно было быть абсолютно ясным.

– Куликов сказал, что подполковник сел на свой мотоцикл, усадил тебя на заднее сидение, и вы покатили к штабу бригады. Мотоцикл подполковника действительно нашли в километре от фольварка. Особисты знали твою любовь к подполковнику и допрашивали Куликова по всем правилам. Но он стоял на своём. Тогда и решили, что вас убили «вольфы». Особистам тоже хотелось закрыть дело.

– Давай выпьем за Куликова. Не все в России так плохо, если еще есть там такие люди.

– Есть. Только как их распознаешь?.. За Куликовых! Давай дальше.

– Дальше? Через два часа я уже был в американской зоне. В Вене разыскал синагогу. Вышел из нее уже в гражданском. А дальше – Италия. Там я стал бойцом еврейского подполья против англичан. Моим командиром была девушка. Вот уже скоро тридцать лет как мы женаты, а для меня она все та же девушка. При первой встрече я увидел только глаза и пятизначный номер вот здесь, на левом предплечье. У нее очень красивые руки. А этот номер... Да. Под носом у англичан мы привозили в Палестину из Европы уцелевших евреев. И снова возвращались в Италию.

Рут чудом спаслась в Дахау. Единственная из большой семьи кенигсбергских евреев. Повенчали нас уже в Палестине – можно сказать, за пять минут до рождения нашего первенца. Потом война за освобождение. Мой боевой опыт пригодился. Вот только с артиллерией у нас было туговато. Посмотрел бы ты, какие фокусы мы придумывали вместо орудий. Рут уже не воевала. Она нянчила младенца. У нас три сына. Хорошие ребята. А у тебя?

– Женился я поздновато. Окончил Институт внешней торговли. Меня оставили в аспирантуре. Банальная история – женился на своей студентке. У нас одна дочь. Ей скоро восемнадцать.

– Эх, знал бы я раньше!

– Что, могли бы породниться?

– Я – за милую душу. Не в этом дело. Были у меня разные там – как тебе объяснить? – комплексы.

– Комплексы?

– Ты ведь знаешь, недавно наши ребята в воздушном бою сбили четыре советских истребителя. Сбивали и раньше. Но в советских самолетах были арабские летчики. А тут – русские. Один из наших самолетов пилотировал мой первенец. Конечно, я горжусь им. Но иногда меня одолевала горькая мысль: а что, если советский летчик – Гошкин сын? Знал бы я, что у тебя нет сыновей, как-то было бы спокойнее.

– Значит, думал? Не забыл?

– Иди ты... У меня даже проблемы в семье из-за тебя.

– Проблемы?

– Понимаешь, по памяти я написал маслом твой портрет. У меня ведь даже не было твоей фотографии. Портрет по всем правилам социалистического реализма. Бравый старший лейтенант при всем параде.

– Так ты все-таки не бросил рисовать?

– Не бросил. Правда, сейчас не совсем социалистический реализм. Портрет висит дома в моем кабинете. После всех подлостей, которые твоя партия и правительство делают Израилю, – ты уж не обижайся на меня, Игорек, – мои ребята не очень жалуют все советское.

– Чудак ты, Исачок, с чего бы мне обижаться? Ты ведь еще не забыл нашу систему? Думаем одно, говорим другое, делаем третье. У нас даже ходит сейчас анекдот. Цитируют Маяковского: «Мы говорим Ленин – подразумеваем партия, мы говорим партия – подразумеваем Ленин». Вот так пятьдесят восемь лет мы говорим одно, а подразумеваем другое. У меня тоже проблемы в семье. В прошлом году мы жили в Канаде. Вдруг Люда заявила, что не хочет возвращаться в Москву. Девчонка толковая, но трудная. Дед в ней души не чает. А больше пяти минут их нельзя оставлять вместе. Политические противники.

– Ну, а твои симпатии на чьей стороне?

– Трудно мне. Все прогнило. Все фальшь. Надо было остановиться на февральской революции. Но ведь это моя родина. У меня нет другой. Так что, сыновья требуют снять портрет?

– Да. Или замазать советскую военную форму. Не хотят советской экспансии.

– Во всем мире не хотят. Ладно, к черту политику. Тошно от нее. – Слушай, Игорек, мы сейчас в нескольких минутах лета от Тель-Авива. Махнули ко мне? Салон открывается через неделю. Я распоряжусь. Все, что тебе предстоит сделать, сделают без тебя. Махнули, а? Ты даже не представляешь себе, как обрадуется Рут.

– Чокнулся ты, Исак. У меня ведь советский паспорт.

– Ну и что?

– А виза? Ты представляешь себе, что произойдет, когда в моем паспорте обнаружат израильскую визу?

– Никаких виз. Я все устрою. Твой паспорт останется девственным. Полетели, Игорек.

***

...Включили электричество.

Официант зажег свечу в цветном стеклянном колпаке. Они и не заметили, как подкрались сумерки...

Игорь смотрел на огонь свечи, преломлявшийся в резьбе дивного орнамента.

– Господин губернатор, сорок один миллион не вызывает ни малейших возражений. Очень логичная сумма. Несколько меньше цены американской электростанции и на миллион больше предлагаемой нам цены. Я имею в виду честно заработанный вами один миллион долларов. Что касается меня, я не могу сообщить вам номер моего несуществующего счета.

– О, мистер Иванов, это не проблема! Я с удовольствием сообщу вам номер счета, на котором у вас ровно миллион американских долларов.

– Спасибо, но мне лично деньги не нужны. Я ведь живу при коммунизме. Вы, вероятно, забыли, что при этой общественной формации не существует денег. Итак, сорок один миллион?

– Мистер Иванов, не могу не признаться, что ваш отказ от денег поразил меня до глубины души. Только грезить можно о таком сотруднике, как вы. Но мои коллеги по парламенту штата и люди, через руки которых сделка пройдет в Дели, увы, пока не отказываются от денег. Возможно, потому, что они еще не живут при коммунизме.

Через несколько дней в Дели в торжественной обстановке был подписан договор на поставку Индии советской электростанции стоимостью в сорок три миллиона долларов. Советский Союз получил на пять миллионов долларов больше, чем надеялся получить. Из пяти миллионов Игорю досталась премия – трехмесячная зарплата, что оказалось совсем нелишним и при коммунизме.

Строгий выговор в ЦК не имел денежного выражения. А может быть, не следовало отказаться от счета в швейцарском банке?..

***

– Нет, Исачок, это исключено. Мы просто надрались.

– Надрались? Три бутылки на двоих за столько часов?

– Моя норма – четыреста граммов.

– Я и вовсе не пью. Полетели, Игорек!

– Нет, это невозможно. Я на коротком поводке с парфорсом.

– Что это такое – парфорс?

– Металлический ошейник с колючками.

Исак заказал кофе с коньяком. Откуда-то из глубины у Игоря подступали слезы. Не пьяные слезы. Люда не хотела уезжать из Канады. Отец будет говорить о лаптях. Завтра или послезавтра соотечественники единодушно осудят сбежавшего артиста. В лагере под Симферополем обучат еще нескольких арабов, как захватывать пассажирские самолеты и убивать израильских детей. А у торгового представителя великой державы нет нескольких долларов, чтобы заплатить плотникам за стенд для великой державы. На коротком поводке с парфорсом...

– Не сейчас, но я еще приеду к тебе в гости. Что-то изменится. Должно измениться, если на Запад бегут такие люди и если в стране есть Куликовы. Я верю в это. Я еще приеду к тебе, Исачок.

1978 г.

О влиянии духовых инструментов

Добротные шлепанцы из старинной телячьей кожи стачал мне еврей-сапожник, подпольно промышлявший на Подоле. Тачая шлепанцы, старик рассказывал множество забавных и поучительных историй, в том числе истории, за которые по тем временам ему причиталось не менее пятнадцати лет. Но откуда в Киеве старинная телячья кожа, кто и где своровал ее, кем и почему она экспроприирована прежде, дед не обмолвился и словом. Возможно, что не знал этого и старший зять сапожника, хотя его семья вместе со стариками ютилась в тесной, пропахшей мышами подольской развалюхе. Во всяком случае, не от зятя и вообще не от членов этого обширного еврейского клана стала мне известна история старинной телячьей кожи, к коей (к истории, конечно) мне суждено было приобщиться благодаря прочным и удобным шлепанцам.