Читать интересную книгу Рождённый бурей - В. С. Трусов

что командир разгорячился, готов даже схватиться за оружие и тогда они могут перестрелять друг друга, Николай взял телефонную трубку и вызвал своего начальника, который заставил разгневанного командира «сжать нервы».

После дежурства Николаю хотелось спать. В общежитии чекистов было тихо, и он, не успев положить голову на подушку, уснул.

Ему приснился сон. Летний день. В Шепетовке праздник. На каждом доме красные флаги. Они трепещут на ветру. Простоволосый, в новой гимнастерке, в синих галифе, в блестящих хромовых сапогах, он идет по улице с матерью, отцом, братом и сестрами, а кругом люди, люди, тоже празднично одетые. Все идут на встречу с его другом Сережкой. И он, Николай, идет, хотя знает, что совсем недавно Сережка погиб. Площадь полна народу. На трибуне огромный портрет. Николай всмотрелся в него издалека и узнал на портрете Сережку. А в толпе говорят, что одна улица в Шепетовке теперь будет называться его, Николая Островского, именем. «А я тут при чем?» — спрашивает Николай мать. А она отвечает: «Ты же лучший друг его. И тоже герой…»

Его трясли за плечо.

— Вставай! Тревога! О черт, разоспался!

Вначале он услышал эти слова, потом открыл глаза и увидел, как ребята быстро натягивали на себя сапоги, надевали ремни, хватали оружие.

Один миг — и он тоже в боевом строю. Чекисты выбежали на улицу, сели в старенький трофейный автомобиль. Оставляя густой дымный след за собой, машина понеслась в ночную тьму.

Банда объявилась. На село налетела. Всех активистов вешают— узнал Николай по дороге.

В темноте по степи удирали бандиты. Николай бежал в цепи чекистов и слышал, как пролетают слепые пули. Он зря не стрелял, жалел патроны. Через двое суток окружили бандитов в небольшой роще. Завязался бой. Рядом идущий с Николаем чекист вдруг охнул, шагнул по привычке, а затем обнял грудь, где зарылась жгучая пуля, и упал на землю.

— Что с тобой? — бросился к нему Николай, а сам уже заметил, что смертной гримасой исказилось лицо товарища.

— Иди! — прошептал тот и уткнулся в зеленый ковер опушки.

Недолго пришлось работать Островскому в чека. Начало сдавать здоровье. Боли в голове участились, а однажды во время дежурства он потерял сознание. Пришлось направить его в губком комсомола, чтобы там нашли ему более легкую работу. Скажем, на пристань в агитбригаду. Или в другое место, где и тепло, и чисто, и ударный паек дают. Но ему хотелось на железную дорогу. И он попросил:

— Можно мне в главные железнодорожные мастерские?

Хотя народ туда не требовался, но Островского направили. Он стал работать помощником электромонтера и секретарем комсомольской организации. Одновременно Николай поступил в электротехническую школу.

Так и закончились его боевые дни. А с ними и неспокойная суровая юность, опаленная войной, прошедшая в пламени сражений и пороховом дыму.

«НАШ ПАРОВОЗ, ВПЕРЕД ЛЕТИ!»

Стоял жаркий августовский день 1921 года. Комсомольцы железнодорожных мастерских собрались в «штабе» комячейки. Это была отвоеванная у начальства комната, побеленная и покрашенная самой же молодежью. На стене висел портрет Ленина и карта мира. Комната гудела точно улей. Пачка махорки, что принес Николай, пошла по рукам и иссякла.

«Звезда с буденовки снята, но мозг не разоружился, — вспоминал один из друзей Островского П. Н. Новиков. — Еще зловеще сияет шрам над правым глазом. Еще весь человек во власти недавних боев… Говорит… и в голосе жесткие, жесткие нотки. Хмурятся темные брови, и откуда-то исподлобья идет взгляд».

Они много говорили о текущем моменте. О том, что революция идет дальше, что главного врага на внешних фронтах в основном похоронили, но классовая борьба не закончилась. Вечером одному идти опасно. На базарах кишмя кишат жулики и спекулянты. По округе, да и в городе немало таких, которые ножи точат, готовые в любой момент всадить их в спину Советской власти.

Говорили о том, что партия требует в первую очередь восстановить железные дороги, фабрики и заводы. Напоить, накормить и обогреть трудящихся, тифозную вошь уничтожить… И все сходились на том, что отдыхать некогда, предстоят еще очень жаркие деньки.

Николай понимал, что ему, комсомольцу, надо быть образцом и примером сознательного отношения к делу и ни при каких обстоятельствах не отступать перед трудностями. Он стал рассказывать ребятам о героизме рабочих в тылу. А потом зачитал отрывок из статьи В. И. Ленина «Великий почин»:

«Это — начало переворота, более трудного, более существенного, более коренного, более решающего, чем свержение буржуазии, ибо это — победа над собственной косностью, распущенностью, мелкобуржуазным эгоизмом, над этими привычками, которые проклятый капитализм оставил в наследство рабочему и крестьянину»[1].

Пока он искал еще одну выдержку из ленинского труда, легкий говорок нарушил резкий мальчишеский голос:

— А про любовь почему мы никогда не гутарим?

Николай не сразу ответил. Задумался. Перед глазами прошла вся его короткая жизнь. У него любовь и революция слились в одном понятии.

— Любовь, друзья, дело серьезное. Об этом поговорим в другой раз. Пригласим более сведущего товарища.

В конце собрания табачный дым всколыхнула комсомольская песня, родившаяся там же, в киевских железнодорожных мастерских. Вначале девушки запели:

Мы дети тех, кто выступал

На бой с Центральной радой,

Кто паровоз свой оставлял,

Идя на баррикады.

Затем грянули хором:

Наш паровоз, вперед лети!

В коммуне — остановка.

Другого нет у нас пути…

Разошлись поздно, когда багровое зарево заката полыхало на западе. Под предлогом охраны ребята пошли провожать девчат.

При мастерских была создана школа ФЗУ. В цехах ученики проходили практику. Как-то шел Николай по цеху, и в его ноги ударилась шестеренка, пущенная кем-то по пролету. Один фабзайчонок, в грязной серой косоворотке, в кепке, тоже видавшей виды, в опорках, смотрел исподлобья и ухмылялся. «Вот проказник, синяк мне посадил», — подумал Николай и, проходя мимо, схватил парня за руку. Они сели на ящик с деталями, и Николай расспросил парня обо всем. Отца у него убили на фронте, а мать бедует с четырьмя его братьями и сестрами. Он как старший пошел «на сторону», на заработки.

— А ты о комсомоле слыхал? — спросил Николай.

— Как же.

— Много у вас в школе комсомольцев?

— Не знаю.

— Эх ты, незнайка. Разве можно так жить на свете! По вечерам-то чего вы делаете?

— Ничего. Иногда в карты играем.

— Я приду к вам сегодня.

После работы Николай пошел к фабзайчатам. Они уже толкались возле барака, ждали его. Окружили и смотрели на смуглое худощавое лицо, на стройную