Начиная с 1870-х годов страна обрела некоторую стабильность. И с окончательным завоеванием южных пампасов, сопровождавшимся санкционированным властями истреблением местного индейского населения, новые обширные территории стали открыты для колонизации. Пампасы были пущены под пашни и выпас скота; повсюду возникали новые города и промышленные предприятия; активно прокладывались грунтовые и железные дороги, строились порты. На рубеже веков население страны утроилось за счет притока более миллиона эмигрантов из Италии, Испании, Германии, Великобритании, России и с Ближнего Востока, наводнивших богатую, обещающую процветание южную часть страны, — и этот поток не ослабевал.
Всего лишь сто лет назад Буэнос-Айрес был унылым поселением колонизаторов в широком устье Ла-Платы. Теперь же он напоминал раскаленный плавильный котел. Главной культурной приметой новой действительности стала страстная музыка танго, а вестником зарождающегося чувства национальной гордости был бархатистый голос темноглазого эстрадного певца Карлоса Карделя. Население города говорило на собственном креольском диалекте под названием «лунфардо» — своего рода аналоге лондонского кокни, богатом на каламбуры, рождающиеся из смеси слов языка индейцев кечуа, итальянского языка и диалекта гаучо.
Городской порт ни секунды не стоял без дела: одни корабли отправлялись в Европу, груженные аргентинским мясом, зерном, кожей; другие везли в Аргентину американские «студебекеры», граммофоны и последние новинки парижской моды. Жители Буэнос-Айреса гордились своей оперой, биржей, превосходным университетом, рядами величественных общественных зданий и частных особняков в неоклассическом стиле, ландшафтными парками с раскидистыми деревьями и площадками для игры в поло, а также просторными бульварами, украшенными монументальными статуями и причудливыми фонтанами. Трамваи с шумом и звоном проносились по мостовым мимо элегантных «конфитерий» и «вискерий» с бронзовыми дверьми и золочеными надписями на витринах. Изнутри они были украшены зеркалами и отделаны мрамором, а надменные официанты в белом готовы были устремиться к столику по первому знаку клиента.
Однако, хотя культура столичных жителей была вполне сопоставима с европейской, большинство простого народа по-прежнему прозябало в косности, застряв в XIX веке. На севере провинциальные деспоты-каудильо жесткой рукой правили огромными территориями с плантациями хлопка и сахарного тростника. В рабочей среде по-прежнему были распространены такие болезни, как проказа, малярия и даже бубонная чума. В андских провинциях туземные племена индейцев койя, говорящие на языках кечуа и аймара, жили в условиях крайней нищеты. Женщины еще не получили права голоса, да и официальные разводы были разрешены значительно позже. Линчевание и кабальная зависимость оставались обычным делом для большей части мест, удаленных от крупных городов.
Политическая система Аргентины явно отставала от изменений, происходивших в обществе, в ней наблюдался застой. В течение десятилетий две партии — Радикальная и Консервативная — определяли судьбу страны. В период, который нас сейчас интересует, президентом был радикал Иполито Иригойен, человек пожилой и чудаковатый, который, окружив себя аурой тайны, редко выступал и появлялся на публике. Рабочие были практически бесправны, их забастовки нередко подавлялись с помощью оружия и полицейских дубинок. Преступников отправляли на кораблях к местам заключения — в холодные пустынные места Южной Патагонии. Но иммиграция и прогресс XX века принесли новые политические идеи. В обществе зазвучали голоса феминисток, социалистов, анархистов, а вскоре и фашистов. К 1927 г. политические и социальные перемены в Аргентине были уже неизбежны, но еще не начались.
IV
На деньги Селии Гевара Линч купил двести гектаров джунглей вдоль побережья Параны. На крутом склоне с видом на кофейного цвета реку и густые заросли леса на парагвайском берегу они построили просторный деревянный дом на сваях с открытой верандой и туалетом во дворе. От комфортной жизни Буэнос-Айреса их отделяло очень большое расстояние, но Гевара Линч был в восторге. Острым взглядом предпринимателя смотрел он на джунгли, раскинувшиеся вокруг, и видел заманчивые перспективы.
Похоже, он верил, что сможет, подобно своим дедам, в новых и неизведанных землях «восстановить» пошатнувшееся благосостояние семьи. Но, даже если Эрнесто и не имел прямого намерения повторить опыт предков, ясно одно: для Гевары Линча жизнь в Мисьонес была сродни приключениям на Диком Западе. Для него это было не аргентинское захолустье, а потрясающее место, полное «свирепых животных, опасной работы, грабежей и убийств, лесных циклонов, бесконечных дождей и тропических болезней».
Он писал: «Тут, в загадочной провинции Мисьонес… всё притягивает к себе и пленяет сердце. Притягивает — ибо таит опасность, и пленяет сердце — ибо исполнено страсти. Тут нет ничего привычного, всё незнакомо: почва, климат, растительность, джунгли, полные диких зверей, даже местные жители… Стоило нам ступить на эту землю, и тут же стало понятно: чувство безопасности здесь дает только мачете или револьвер в руке…»
Их усадьба находилась в месте под названием Пуэрто-Карагуатаи, что на языке гуарани означает очень красивый алый цветок. Правда, тамошний «пуэрто» (порт) представлял собой не более чем маленькую деревянную пристань. У них ушло два дня на то, чтобы доплыть до Карагуатаи из старого торгового порта Посадас — на «Иберии», почтенном викторианском пароходике с гребным колесом, который до того верно служил британским колонистам на Ниле. Ближайший «аванпост» находился в Монтекарло — крохотном немецком поселении в пяти милях от них. В то же время у супругов Гевара обнаружился приятный сосед, живший всего в нескольких минутах ходьбы через лес, — Чарлз Бенсон, ушедший на покой английский инженер-железнодорожник и заядлый рыболов, он построил для себя чуть выше по реке белое приземистое бунгало с ватерклозетом, заказанным аж в Англии.
В течение нескольких месяцев молодожены приятно проводили время, занимаясь обустройством дома и исследованием окрестностей. Они рыбачили, плавали на лодке, катались на лошадях вместе с Бенсоном, а порой ездили в Монтекарло в коляске, запряженной мулами. В восприятии восьмилетнего Гертрудиса Крафта, чьи родители владели маленькой гостиницей в Монтекарло, супруги Гевара были «богатыми и красивыми людьми», внушающими восхищение, а их простое жилище на берегу реки казалось мальчику особняком.
Идиллия медового месяца, однако, длилась недолго. Спустя некоторое время все-таки пришлось вернуться к цивилизации: рожать ребенка следовало в более подходящих и безопасных условиях. Супруги отправились вниз по реке и прибыли в Росарио — портовый город, где жило триста тысяч человек. Здесь и появился на свет их первенец — Эрнесто Гевара де ла Серна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});