Читать интересную книгу Письма о современной литературе - Константин Аксаков

Кроме поэтов-стихотворцев, которых число, как и число их произведений, очень ограниченно, есть писатели-прозаики, тоже поэты, ибо сочиняют изящные сочинения. Повести, и романы, и комедии в прозе читаются больше стихотворений, ибо тут есть прозаический рассказ вседневной жизни, да еще анекдотический интерес, который так любезен праздному любопытству; но прозаические изящные произведения хуже стихов; стихи, по крайней мере, откровенно объявляют свою веру в поэзию, прямо записываются в ряд поэтических произведений; повести и романы не знаешь куда и причислить: тут и рассуждения, и анекдоты, и какие-то взгляды, и претензии на художественность, – все же вместе холодно и безжизненно до крайности. Эта лукавая изящная проза продержится дольше, чем откровенный стих. Впрочем, дурных повестей не найдешь теперь ни за какие деньги; все повести недурны: в том-то и беда. Читаешь: есть как будто и занимательность, и как будто что-то вроде характеров, и слог недурен, и даже как будто есть мысль; но все это одни призраки; прочтешь – никакого впечатления не остается; повесть или комедия забывается как ничего не принесшая: ни мысли, ни образа, достойного остаться в душе после чтения; если же и встречаются кой-какие исключения, то они редки и отличаются от других повестей тем, что впечатление остается в душе несколько дольше. – Эти недурные повести не могут занять ни мысли, ни чувства. Представьте себе человека, который и не глуп, и не умен, который обо всем имеет понятие, говорит гладко – ничего не скажет, кажется умным по наружности, не будучи таким в самом деле, – между тем имеет весь лоск приличия, так что даже никаким нечаянным оригинальным движением не выкажет себя самого и не отличится от других. Согласитесь, что такой господин невыносимо скучен; всякая положительная глупость интереснее. Все наши современные недурные повести, и романы, и комедии сильно похожи на означенного господина.

Один из современных писателей задал себе недавно очень искренний вопрос, на который он сам не нашел что отвечать: «Для чего мы все пишем?». В самом деле, господа, для чего вы пишете? Для чего пишут г-да Некрасов, Станицкий, Панаев, Писемский, Корф, Гончаров, Жемчужников и пр. и пр.? Немолчной потребности творческой в них не видно. Мысли, которой в жертву приносится вся жизнь и которая стремится выказаться везде, повесть ли это, драма или другое сочинение, – такой мысли в них не приметно. Что заставляет их писать? А Бог их знает! – Настоящей побудительной причины, кажется, нет. Мы не спросили бы, конечно, Гоголя (как невознаградима потеря Гоголя!), для чего он пишет. Великий художественный гений, попавший в наше нехудожественное время и болезненно несший тяжесть его бремени, он, окруженный толпой микроскопических последователей, все свое литературное поприще проживающих одной какой-нибудь его фразой, одним оборотом его речи, он мог бы, может быть, сказать нам многое, что нужно, в это время вопросов и сомнений. Мы не спросим людей ученых, г-д Погодина, Лешкова, Шевырева, Кавелина, Калачева, Соловьева, Беляева и др., зачем они пишут. Они трудятся над решением великого вопроса русской жизни, как бы ни решали его розно. Но не можем не повторить вопроса выступившим наружу современным литераторам: для чего они пишут?

Как бы то ни было, как бы ни хлопотали г-да писатели, растягивая изо всех сил свои талантики и дарованьица до чего-нибудь замечательного, они сами миниатюрностью своей и бессилием доказывают, что миновалась их эпоха. Чаша поэзии выпита, на дне теперь остается один отсед. Будем же иметь мужество правды и скажем: да, минула эпоха отвлеченной литературы в самом обширном значении этого слова, минула она еще ощутительнее в смысле более частном, в смысле литературы изящной; и минула она всего явственнее в том отделе изящной литературы (как и должно быть), который наиболее, самою формою своею, принадлежит художественным произведениям: т. е. в отделе собственно так называемой поэзии, в отделе стихов. Что касается до произведений изящных в прозе, то здесь кипит еще целый рой немощных писателей, набежавших со всех сторон на опустевшую арену. На поприще же стихотворства, даже и во внешнем смысле, становится пусто: стихотворения редки, а те, какие есть, раздаются уныло и жалобно, и почти никто на них не обращает внимания. – Хоть и жестока правда, а сказать ее надобно. Стихотворный период, начавшийся с Кантемира и в особенности с Ломоносова, давший много прекрасных поэтических, хотя отвлеченных, не народных созданий и продолжавшийся, – стихотворный период в России окончился.

Бог с ним, с этим временем, временем отвлеченной и заемной умственной деятельности. Хорошо, что мы уже понимаем его ложность. Лучше былых самообольщений, лучше заемной, чуждой родной почвы поэзии наше строгое непоэтическое время. – Когда и как явится опять поэзия в русском народе, какой образ примет она, будет ли она чем-то невиданным и по выражению, вновь ли запоется песня – это связано с жизнию, и этого решать мы пока не беремся. Во всяком случае, прежняя отвлеченная поэзия – прошла; новой, действительной и народной, – еще нет. – В наше время поэтическое может быть только средством, одним из способов для выражения той или другой мысли. Известен анекдот об математике, который, выслушав изящное произведение, спросил: что этим доказывается! Как ни странен такой вопрос в приведенном случае, но есть эпохи в жизни народной, когда при всяком, даже и поэтическом, произведении является вопрос: что этим доказывается? – Таковы эпохи исканий, исследований, трудные эпохи постижения и решения общих вопросов. Такова наша эпоха.

Все ли понимают великий вопрос, предстоящий теперь русскому человеку? Не все его понимают, но все испытывают его присутствие; одни старательно идут к разрушению вопроса или стоят перед ним в недоумении; на других отразился он отсутствием прежней деятельности, скукою, апатиею.

В сфере науки именно заметно у нас много полезной деятельности, которая должна дать богатые и живые плоды. Наука первая пробует свои силы и старается выйти из отвлеченности и подражательности, старается встать на свои ноги. Всего более чести в наше время ученым занятиям, предмет которых – Россия со всех сторон. Изыскания, исследования, преимущественно по части русской истории и русского быта, должны по-настоящему быть делом всякого русского, неравнодушного к вопросу мысленной и жизненной самобытности в России.

Стихотворство как будто само сознает, что время его миновало; стихов пишется мало, сильного впечатления ни на кого они не производят, поэтому много говорить о стихотворениях нечего. Но о писателях не стихотворцах, о изящных наших прозаиках, стоит поговорить поподробнее. Литературная арена ими битком набита; число их очень значительно, прибывают они с каждым днем, пишут очень много и плодовито – что им делается! Замечательно, что и здесь отовсюду появились женщины-писательницы: знак не очень утешительный. Эти господа писатели пишут преимущественно повести и романы; впрочем, пишут и драматические произведения, похожие больше на драматизированные рассказы. В этой огромной толпе писателей (если бы их всех перечесть по именам, вышли бы целые страницы) разницы очень немного. Главное, все пишут, как уже сказали мы, недурно; у всякого есть нечто, похожее на талантик, у всякого гладкий и легкий слог, выработанный ими собственно для себя. – Впечатление, производимое их сочинениями, соблюдающими все литературное приличие, – впечатление скучное, обидное и грустное. Ничего не может быть скучнее бесцветного или бездарного литературно приличного произведения, вычищенного и прибранного; обидно, что такое произведение, не имея внутреннего достоинства, имеет как будто благовидную наружность; и, наконец, грустно, что есть так много людей, которые решаются безжалостно тратить время на писание таких повестей и романов.

Впрочем, и в этой безжизненной литературе есть свои счастливцы, и если они различаются не личностями, то массами. – Художественного произведения нет ни одного, да и быть не может, но оттенок личной талантливости писателя и содержание повести по значению составляет разницу между произведениями. Произведения, не будучи художественными, могут иметь свое значение, не художественное значение (достоинство редкое), а достоинство изложения, что еще может быть и что еще не дает произведению цены самобытного создания. Наконец, такие произведения могут иметь значение историческое: это как хорошие люди, которые скажут вам мысль свою и глубоко и сами проникнутся живым одушевлением и чувством; но одушевлено ли оно?

К числу таких писателей принадлежит г. Тургенев; не тот г, Тургенев, который сочинял очень гладкими и иногда звучными стихами разные плохие повести и рассказы, который писывал стишки а la Лермонтов; об этом г. Тургеневе мы бы и говорить не стали. Для нас занимателен г. Тургенев, автор «Записок охотника». В «Записках» этих сквозь самодовольную толпу разновидных с бритыми подбородками господ в немецких костюмах протеснился наконец и стал перед автором образ русского крестьянина, и автор изобразил его с сочувствием; уж и это много. Хороша также русская природа у г. Тургенева, хороши и разные лица из других слоев общества, хорош, хотя еще слабый для уха, неясный, неопределенный шепот русской жизни, слышимый вообще в «Записках охотника». – Но справедливость требует сказать, что все остальные произведения г. Тургенева, его комедии и драматические сцены, принадлежат к той массе недурных прозаических сочинений, характер которых мы обозначили выше. Тем не менее г. Тургенев примыкает к тому крайне небольшому числу писателей, от которых ждешь в будущем и которым хочешь сказать: вперед. Впрочем, также можно было бы пожелать г. Тургеневу, чтобы он прежде задумался на время и глубже и сериознее вгляделся бы в народ наш. – Г. Григорович сочинениями своими гораздо замечательнее г. Тургенева и гораздо большее имеет значение в нашей литературе. В повестях его и рассказах является почти постоянно русской быт и русской крестьянин. Не только с сочувствием выставлен там русский человек и его жизнь, – но в произведениях г. Григоровича часто веет благоуханием русской души, слышится тайна самой жизни, видится, хотя и не вполне, ее смысл и основные ее силы, образы уже довольно определенны и выразительны. «Антон Горемыка», «Четыре времени года», «Мать и дочь», «Смедовская долина» – это такие произведения, которые много выражают духовную сторону русского человека. Но тот же г. Григорович неодолимо скучен в своем романе «Проселочные дороги»; он скучнее в нем, чем остальные его собраты по этому роману, сочинители недурных повестей и романов. – Впрочем, и в «Проселочных дорогах», которые почти можно бы назвать «непроездными», встречаются места истинно прекрасные: таков Окатов с семейством, в особенности легкий очерк его маленьких дочерей, такова долина, принадлежащая Окатову, чуть ли не лучшее место во всем романе; такова купчиха, мать Бибикова, таково, наконец, все лицо Карачаева. – От г. Григоровича мы в полном праве ждать хода вперед.