В школе.
В спортзале.
На вечеринках.
Это даже не имело смысла, но я все равно смотрел – даже на своих собственных вечеринках, где незваным гостям были не рады. Она напоминала темную тень, следовавшую за мной повсюду, и я всегда старался одержать верх в наших воображаемых отношениях. Черт, я даже порылся в ее дурацком профиле в Инстаграм и узнал, что она смотрела и слушала, просто чтобы лучше понять интересы Леноры и расколоть ее, если представится случай.
И, черт возьми, так и случилось.
Я тут же решил, что, несмотря на статус Найта как моего самого близкого друга, я не собираюсь говорить ему, что знал ее. Это только усложнило бы ситуацию, выдвинув мою тайну еще на один дюйм к свету.
Правда, как и прежде, впивалась в меня когтями, оставляя рубцы неприятной реальности. Иногда, в плохие ночи, у меня возникало искушение рассказать родителям, что со мной произошло. Они были достойными родителями, даже мне, придурку, пришлось это признать. Но в конечном счете все сводилось к следующему: никто не мог избавить меня от боли. Никто.
Даже мои чертовски близкие к совершенству, любящие, заботливые, могущественные родители-миллиардеры.
Мы приходим в этот мир одни и умираем в одиночестве. Если мы заболеем, то будем бороться с этим в одиночку. Наших родителей нет рядом, чтобы пройти курс химиотерапии вместо нас. Это не они теряют волосы, блюют ведрами или получают пинки под зад в школе. Если мы попадаем в аварию, это не они теряют кровь, борются за свою жизнь на операционном столе, теряют конечность. «Я здесь ради тебя» – это самая глупая фраза, которую я когда-либо слышал.
Их не было рядом со мной.
Они пытались. И они потерпели неудачу. Если вы хотите посмотреть на своего самого яростного защитника, на единственного человека, на которого вы всегда можете положиться, хорошенько посмотрите в зеркало.
Я занимался тем, что мстил за свою собственную боль, и мне нужно было взыскать долг.
Я это сделаю. Скоро.
Что касается моих родителей, они любили меня, беспокоились обо мне, готовы были умереть за меня, бла-бла-бла. Если бы моя мать узнала, что творилось у меня в голове, что на самом деле произошло в тот день на аукционе в парижской галерее, она совершила бы хладнокровное убийство.
Но это была моя работа.
И я собирался насладиться этим.
– Так ты говоришь мне, что не считаешь Ленору Асталис горячей? – Найт пошевелил бровями, отталкиваясь от шкафчиков и подстраиваясь под мой шаг.
Я снова пристально посмотрел на нее. Она держала учебники на бедре, направляясь в лабораторию, а не прижимала их к груди, как остальные красавицы из Школы Всех Святых. На ней была черная джинсовая мини-юбка, испытывавшая мое терпение, чулки в сеточку, разорванные на коленях и попке, и армейские ботинки, которые выглядели еще более убого, чем мои. Даже кольца на носовой перегородке и губах не портили ее застенчивый вид. Она жевала свою розовую жвачку, уставившись вперед, то ли игнорируя мое существование, то ли не замечая меня, когда проходила мимо.
Ее красота – если это можно так назвать – напоминала мне детскую. Маленький, похожий на пуговку носик, большие голубые глаза в зеленых и золотых крапинках и узкие розовые губы. В ее лице не было ничего плохого, но и ничего откровенно привлекательного в ней тоже не было. В море калифорнийских девушек с блестящими волосами и загорелой кожей, с телами из блеска, натренированных мышц и изгибов, я знал, что она не будет выделяться – во всяком случае, с хорошей стороны.
Я выгнул бровь, протискиваясь мимо него в класс. Найт последовал за мной.
– Ты спрашиваешь, позволил бы я ей отсосать мне? Возможно, в зависимости от моего настроения и уровня опьянения.
– Как чертовски милосердно с твоей стороны. На самом деле я вообще об этом не спрашивал. Я хотел сказать тебе, что Ленора, как и ее сестра, для тебя под запретом.
– О да? – поддразнил я его, чтобы он не скучал. Ад замерзнет раньше, чем я получу приказ от Найта Коула. Или кого-нибудь еще, если уж на то пошло.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Ты не можешь разбить сердце ни одной из сестер Асталис. Их мама умерла несколько лет назад. Им пришлось нелегко, и им не нужно, чтобы твоя мерзкая задница нагадила рядом с ними. Что, кстати, является твоим любимым занятием. Так что это я говорю тебе, что поимею тебя, если ты прикоснешься к ним. Понял меня?
Мать Леноры умерла?
Как я не слышал об этом, когда Поппи переехала сюда?
О, совершенно верно. Я заботился о ее существовании немного меньше, чем о дурацких вечеринках Арабеллы.
Я знал, что их мать не переезжала с Эдгаром и Поппи, но я предполагал, что они либо развелись, либо она осталась с талантливым ребенком в Англии.
Матери были щекотливой темой для Найта по многим причинам, которых я не мог сосчитать. Он воспримет это как личное оскорбление, если я намеренно разобью сердечко Хорошей Девочки. К счастью для него, я очень мало интересовался этим органом или девушкой, которая носила его в своей груди.
– Не волнуйся, Капитан Спаси-Хо[6]. Я не буду их трахать. – Я распахнул дверь в свой класс и ворвался внутрь, не удостоив Найта еще одним взглядом. Самое простое обещание, которое мне когда-либо приходилось давать.
Когда я плюхнулся и посмотрел в сторону двери, то увидел сквозь окно, как он проводит большим пальцем по горлу, угрожая убить меня, если я нарушу свое слово.
Мой отец работал юристом, и семантика была его родной стихией.
Я сказал, что не буду ее трахать.
Я никогда не говорил, что не буду с ней трахаться.
Чтобы убедиться, что Ленора не перейдет границы, следовало устроить ей публичную порку. Ее попка станет красной.
И определенно только моей.
* * *
Возможность загнать Ленору Асталис в угол представилась три дня спустя. Я пропустил вечеринку Арабеллы и не удивился, услышав, что Ленора тоже не появилась. Но ее сестра, Поппи, была там – танцевала, пила, общалась, даже помогала Арабелле и Элис потом убирать пятна от рвоты и спермы.
Ленора не произвела на меня впечатления тусовщицы. У нее был странный ген: она бросалась в глаза, куда бы она ни пошла, даже без гардероба Малефисенты. Я знал об этом, потому что тоже его имел. Мы были сорняками, растущими из бетона, разрушающими общий пейзаж этого калифорнийского городка.
В первый день я прогулял последний урок и проследил за ее машиной после школы, чтобы узнать, где она живет. Она водила черный «Листер Сторм» – далеко не такой, как «Мини Купер» ее сестры – и ей пять раз сигналили за то, что она не повернула направо на красный свет. Дважды она сигналила другому водителю. Однажды она припарковалась, чтобы порыться в сумке и дать бездомному мелочь.
К концу путешествия я не мог не ухмыльнуться про себя. Эдгар Асталис поселил своих девочек в замке на берегу океана, с высокими заборами из белого штакетника и плотно закрытыми шторами.
Мило. Предсказуемо. Безопасно.
Совсем как его бесполезные дочурки.
Я развернулся и поехал обратно в школу, где нашел Поппи с дурацким аккордеоном за репетицией марширующего оркестра, ее сумка от Прада лениво висела на спинке стула, в то время как она стояла ко мне спиной. Я выудил ключ от ее дома, отправился в центр, сделал копию и вернулся как раз вовремя, чтобы сунуть его обратно, прежде чем она схватила свою сумку и пошла за молочными коктейлями с группой.
На следующий день я следил за Ленорой, делая пометку, чтобы посмотреть, был ли там кто-нибудь еще. Поппи посещала все доступные внеклассные занятия, включая оркестр, репетиторство, английский клуб и походы. (Она принадлежала к тем подросткам, которые придают большое значение всему, что делают, включая прогулки.) Эдгар Асталис с утра до ночи надрывал задницу в том художественном заведении, где он был соучредителем, и нигде не появлялся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Паршивая овца, милый ягненок, днем был совсем один, ожидая, когда его съест волк.