Читать интересную книгу Тот самый сантехник 4 - Степан Александрович Мазур

наткнулся. А то и шмель не глядя засадил с апперкота.

Спросила та девушка губастая участливо:

— А ты точно сантехник?

— Точно, — ответил Боря в лёгком волнении.

Он уже собирался показать разводной ключ в качестве доказательств, но в пиджаке его носить не удобно. Да и сигарета с бокалом мешали. Вот если бы пояс с инструментами висел, где и отвёртка, и резинки, и прокладки, но сугубо для кранов, тогда сразу бы всё показал. А так сходу только щетину предъявить может. И трусы семейные.

Но девушку ответ удовлетворил. Кивнув, она легко избавилась от топика. А трусики так словно сами сползли по гладко выбритым ногам. От полной потери независимости от одежды девы оставалась лишь юбка-полоска, но пальцы с красивым алым маникюром коснулись и их, готовые сорвать всё один миг.

Сердце Бори замерло в предвкушении. Там же это — секретное. А всё секретное — манит. Возбуждает интерес. Но если очень хочет показать, то почему бы и нет?

«Да может помощь какая нужна?» — даже прикинул он, освобождая руки от лишнего.

Лучше бокала и сигареты в руках только грудь женская смотрится. Можно даже на вырост брать. Лишней не будет.

Однако, стоило даме сорвать полоску, обнажить так сказать «терра инкогнито», как Боря вместо эксклюзивной женской вагины с недоумением уставился на карту Азовского моря на эпиллированном лобке.

Озадачило, если не сказать больше.

Вокруг было много надписей. Те территории, что рядом обозначались, были подписаны как «наши», «почти наши» и «точно наши». А те, что поодаль, что в основном гораздо западнее, обозначали себя уже как «полудурки», «придурки», «эти ничего так», «а это кто такие?». Были и «мудаки» и «если не трогать, вонять не будут». Была даже надпись — «конченные», с картинкой под ней, где сатанисты хоровод вокруг деда водили. А дед в пиджаке делал вращательно-поступательные движения рукой перед собой с деловым видом, словно не знал кого выбрать из хоровода.

«Любопытные детали», — сразу подумал Боря.

А чуть ниже лобка прелестной дамы он следом увидел красную кнопку. Большая, тугая на вид, но с потёртостями, совсем не женственная, она вдруг обозначила на себе голову майора Гусмана в очках и фуражке.

— Что случилось? — спросил он. — Нэнси напилоси и понеслоси?

— Я точно не знаю, — ответил Боря. — Но что, если так? Им же там не только самогон разрешают. А если поджигать забывают?

Тогда Гусман снял очки, протёр и немного подумав, продолжил:

— Думаешь, отмазывать тебя буду?

— Не знаю, — признался Боря. Но на всякий случай уточнил. — А будешь?

— А вот не буду! — сразу рубанул правду-матку майор и вводную обозначил. — Ты парень то дерзкий, но пока всем не нашим ориентацию в правильное русло не вернёшь, служить будешь до последней капли воды из крана! А кран то… капает!

— Как же я верну? — забеспокоился Боря. — Они же эти… трансформированные! Ну, сознанием. А без сознания какое осознание? И можно хотя бы на последний оборот не подкручивать? Вы там им сами скажите.

— Боря, ты хоть хуем пёрни, но чтобы завтра было сделано! — рассердился майор. — Люди мы добрые, где-то даже отзывчивые. Но сам понимаешь, я свою дочь за кого попало не выдаю. Она у меня — штучный товар. Эксклюзивный. Так что иди и сделай всё как надо. А как не надо оно и так выйдет. Долго ли, умеючи?

— Есть, — ответил Боря, словно получив астральную команду.

И открыл глаза.

С недоумением уставившись на мусорку, он приподнялся. Хорошего мало на кожуру от картошки смотреть.

Шея хрустнула. В голове стрельнуло. В глазах поплыли блики, а в затёкшую руку даже начала возвращаться кровь. Организм тут же попросил водички, чтобы остудить мотор в нелёгкой борьбе с ядом.

Всё-таки нелёгкое это дело — воскресать из небытья.

А вот миру вокруг — всё равно. Своих у него проблем хватает. На ка кухне, например, по-прежнему горели две из трёх лампочек. И за столом по-прежнему сидел Стасян. Глядя перед собой, куда-то в глубины коридора, он прижался щекой к пустой пятилитровке и что-то бормотал ей как родной, даже легонько поглаживая по ребристой поверхности.

Боря с трудом приподнялся, прислушался к разговору сокровенному. И тогда расслышал сантехник:

— Не, ну а я чё? Надо, так надо. Самоката у меня всё равно нету. Да и какой самокат, если в деревне дорога асфальтированная только от дома председателя до его бани, — говорил Стасян неторопливо и обстоятельно. Вдумчиво даже. — А это всё равно на его участке вокруг теннисного корта выходит. Туда не пустит даже на экскурсию. Я же не передовик на селе. Да и заграничного не знаю. Куда мне за рубеж? Мне же только госуслуги намекают, что неплохо бы загранник сделать, но не объясняют — зачем. Да и что я за той границей не видел? Вод подвинут границу — посмотрю. А пока — пусть терпят.

— Стасян? — буркнул Глобальный, с трудом поднимаясь и наливая водички в стаканчик из чайника. — Ты чего? В сомнения пошёл что ли? Ты это брось. Ты ж мужик! Надо — сделал. Потом спросил, что надо было точно сделать и переделал уже как надо.

Мужик с настолько колючей щетиной, что могла резать бумагу, повернулся на голос и вдруг спросил тихо:

— Борь, а что если, я там обделаюсь? Ну, за лентой. Всякое бывает. Жизнь даёт кренделей.

— В смысле обделаешься? Диарея не прошла? — уточнил Боря, трогая и свою щетину.

Под кожу словно ежа засунули. Жопа так точно на уровне лица была — пахло соответствующе.

— Да не, с этим — порядок, — заявил кореш. — Подлечило зелье. Теперь неделю только толстеть буду. Вообще, права была бабка Авдотья. Всё, что горит и течёт — целебное… Земля ей пухом.

— Так в чём вопрос, Стасян?

Крановщик перехватил взгляд и спросил в лоб:

— А что, если глядя в прицел, я не смогу курок спустить?

— Это почему ещё? — прикинул Боря, в холодильник заглядывая.

На столе почти не осталось провизии. Возможно, часть даже убрали в холод. Но в холодильнике из холодного только банка солений оказалась. А в ней огурчики меньше пальца плавали. Привлекательные на вид.

Одни скажут — не выросли. Другие добавят — корнишоны-переростки. Разность мнений. Независимость взглядом. А как для Бориса, так доставай и ешь. Чем он тут же и занялся.

— Потому что — жалко, — объяснил крановщик. — Я ведь жалостливый, Борь. Я привык, что меня бьют, а сам бить не умею совсем. Мама говорила, что нельзя драться. А я маму слушался. Ну и кому я такой послушный сдался?

—