Читать интересную книгу o 18466e8fb342a663 - Admin

доставлял багаж Надежды: чемодан и большая сумка. Они всё время путались под ногами.

Первое время девушка, несмотря на мои уговоры, не соглашалась сдать вещи в камеру

хранения. Мол, скоро полетим. Позже, когда согласилась, вещи перестали принимать – в

хранилище не осталось свободных ячеек.

Спасибо бабушке Маше: она, как будто приросла к креслу и никогда не отказывалась

присмотреть за вещами. Миловидная, улыбчивая, седенькая, похожая на учительницу

старушка с умилением рассказывала нам о своём сыне-милиционере, большом начальнике

на Колыме; показывала фотографии трёхлетних щекастых внуков-близнецов. Пожилая

худенькая, аккуратная женщина, казалось, символизировала собой счастливую, уютную

старость.

К концу пятых суток, вечером, когда, изнемогая от ожидания, мы в очередной раз

услышали по трансляции о задержке всех рейсов по метеоусловиям до утра, бабушка

Маша уговорила нас сходить в кино:

- Ну что вы молодые сидите, как старички. Развейтесь, погуляйте по свежему воздуху, съездите в город. Здесь - недалеко.

- Ой, неудобно, баб Маш, - засмущалась Надя.

- Идите-идите, я всё равно сижу, что мне, трудно? – из глаз очаровательной старушки

лучилась доброта.

В кино мы не пошли: метёт, холодно, автобус с насквозь промёрзшими стёклами никак не

хотел заводиться. Распаренный, в расстёгнутом полушубке и сдвинутой на затылок шапке-

ушанке немолодой водитель чертыхался, копаясь в двигателе. Мы с Надей переглянулись

и, рассмеявшись, повернули назад. Ехать в город расхотелось. Держась за руки, немного

погуляли по авиагородку. Снег поскрипывал под ногами: «хрум, хрум» - шагал я; «скрип, скрип, скрип» - переговаривались Надины сапожки. Заглянули в полупустое зимой кафе-

мороженое и мужественно съели по двести граммов крем-брюле. Поиграли немножко в

снежки, согреваясь, – невысокая, полненькая, но ладная, она смешно, по-девичьи,

замахивалась из-за головы снежком и всё время смеялась. Тёмные пряди выбивались из-

под вязаной красной шапочки, падали на глаза…

Потом долго стояли на заметённой снегом еловой аллее, ведущей к аэровокзалу. На

опущенные ресницы девушки садились снежинки, щёки и нос холодили, волосы чуть

уловимо пахли больницей, а мягкие пухлые губы были сладкими от малинового сиропа…

В зал ожидания мы вернулись минут через сорок, замёрзшие и смущённые. Ни бабушки

Маши, ни Надиных вещей не было. На наших местах по-хозяйски расположились

незнакомые люди.

- Простите, тут сидела бабушка такая маленькая? - неуверенно обратился я к пассажирам.

- Бабушка? – усевшаяся на «моё» кресло женщина с маленьким ребёнком на руках,

оглянулась. – Минут двадцать, как ушла.

- А вещи? Здесь стояли.

- Вещи она забрала.

Ребёнок заплакал, и женщина стала его укачивать.

- Вот сумку оставила, просила присмотреть.

На «бабушкином» кресле одиноко стояла старая хозяйственная сумка.

В милицию мы обратились не сразу, долго не могли поверить в худшее.

Зато дежурный старший лейтенант нисколько не удивился:

- Пять суток, говорите, сидели вместе? Добрая такая, симпатичная старушка? Эх,

молодёжь, молодёжь! Каждый час передают по трансляции о том, чтобы пассажиры

смотрели за вещами и не доверяли их посторонним лицам.

Милиционеры расстегнули «молнию» на бабушкиной сумке. Внутри лежали лишь пустая

водочная бутылка и завёрнутый в газету гранёный стакан.

- Николай, - позвал дежурный сержанта. – Быстренько с парнем пробежались по залу

ожидания. Погляди на автобусной остановке и стоянке такси, заскочи в камеру хранения.

Быстро!.. Таксистов, таксистов опроси! У них глаз намётанный. А вы, девушка,

присаживайтесь к столу – будем писать заявление.

Самое неприятное было в том, что Надежда оставила в сумке все документы, деньги и

билет на самолёт. Мне бы такое даже в голову не пришло. Деньги и документы я держал

при себе, в потайном кармане. Положение осложнилось тем, что Благовещенск, куда

летела Надя, расположен на границе с Китаем, и въезд в него разрешался в то время

только по спецпропускам. Спасибо ребятам из линейного отдела милиции: к середине

следующего дня они получили ответ из Благовещенского УВД, подтверждающий

показания девушки, а уже вечером посадили её на первый же попутный борт (погода

налаживалась, и полёты возобновились).

Я проводил девушку до стойки регистрации. Помахал рукой, но так и не произнёс слова, которые она надеялась услышать:

«Обязательно напиши, Надюша, слышишь! Буду ждать!»

«Зачем, - зевнул я? - Захочет - напишет! Куда еду она знает, я сто раз говорил».

Надежда, не мигая, смотрела на меня. Глаза её потемнели и стали огромными…

На следующее утро объявили о регистрации на мой рейс.

Глава 4

При посадке самолёт так трясло и болтало, что едва малыш Ил-14 коснулся шасси земли, пассажиры с облегчением перевели дух. Уши у меня заложило, и никак не удавалось

избавиться от неприятного чувства «глухоты». Уже потом, часто летая по служебным

делам через Зональное, я узнал, что аэропорт со всех сторон окружен сопками. Взлетно-

посадочная полоса тянется в котловине, и лишь в самом её конце, с поворотом градусов на

тридцать, открывается свободное для полёта пространство над морем. Посадка осложнена

тем, что снижение идёт «по дуге» и в несколько приёмов. Направление ветра и плотность

воздушного потока при этом непостоянны. Самолёт часто «проваливается».

Местный пейзаж не внушал оптимизма. Я мечтал увидеть море, а вокруг – серое небо,

сопки, тайга и тот же самый проклятый снег, что надоел уже до смерти на материке.

Взлётное поле: пяток самолётов, с полдюжины маленьких красных вертолётов на стоянке, поодаль - два ангара из рифлёного оцинкованного железа и двухэтажное кирпичное здание

аэровокзала с застеклённой вышкой на крыше. Чуть в стороне на шесте болтался

гигантский полосатый сачок-«матрас» .

У выхода из аэровокзала нетерпеливо дымил выхлопной трубой и дрожал от нетерпения

отработавший своё «Пазик».

Забросив пожитки в автобус, я расположился на заднем сиденье. «Пазик» бодро трусил по

дороге, напоминающей гигантскую тропу, расчищенную в снегу лопатой великана. По обе

стороны дороги возвышались снежные насыпи. «Пазик» то взбирался в гору, то спускался

вниз, на равнину, притормаживая колёсными цепями.

«Вот я и прилетел на краешек земли, - грустил я, стараясь разглядеть за замороженным

окошком хоть что-то. – Что же меня ждёт впереди?»

Сквозь «вату», закупорившую уши, не было слышно ни натужного рева двигателя, ни

визга тормозов, ни лязга цепей. То и дело, набирая в грудь воздух, я задерживал дыхание

и, весь багровый, надувал щёки, пытаясь продуть уши. Это мне удалось лишь, когда за

окном замелькали тёмные одноэтажные бревенчатые дома, - автобус въезжал в городское

предместье.

Николаевск-Сахалинский встречал меня белыми вертикальными столбами дыма из

печных труб и запахом горевшего каменного угля. Центральная гостиница располагалась в

двухэтажном деревянном, крашеном зелёной краской здании, протянувшемся вдоль

главной улицы города. Заняв койко-место в самом дешёвом шестиместном номере, я занёс

вещи и, наскоро побрившись и сменив рубашку, отправился в контору.

Как меня встретят? Не засмеют ли? Скажут: зачем ехал через всю страну, мальчишка?

Здесь, мол, нужны крепкие, зрелые руководители…

Мысли скакали и путались в голове.

Дорога тянулась вверх. Как только я поднялся на вершину сопки, перед глазами открылся

морской простор. Да так неожиданно, что я задохнулся.

Вид с высоты завораживал. Далеко, на границе видимости, голубела тонкая полоска

чистой воды. Я стоял, наклонившись вперёд, навстречу ледяному ветру, и мечтал. Там, далеко за горизонтом, ближе к экватору, - вечное лето. Где круглый год курсируют

белоснежные пассажирские лайнеры, сияет яркое тропическое солнце, зеленеют пальмы, а

под ними в шезлонгах загорают молодые роскошные женщины. Ласковый бриз развевает

их шелковистые волосы, играет соломкой от коктейля в высоких бокалах, покачивает яхту, пришвартованную в закрытой лагуне…

Здесь же покрытый ледяным панцирем океан замер в ожидании моего приезда. Он был

настороже. Он не доверял еще мне до конца. Он не знал, как ко мне относиться. Будет ли с

этого ленинградского паренька толк, или он, как и многие до него, испугается трудностей?

Хватит ли у него широты душевной полюбить суровую красоту земли этой и людей, её

населяющих? Выстоит ли он? Не растратит ли себя на пустяки? Не очерствеет ли душой, гоняясь за иллюзорной удачей?..

Океан прикидывал, что я стою.

Неподвижное ощетинившееся торосами ледяное поле с чернеющими тут и там силуэтами