Ночь прошла тяжело, я часто просыпался. Конечно, в больнице никогда не бывает абсолютной тишины, к тому же, пока я не мог видеть, мой слух, кажется, обострился.
Когда я услышал, что кто-то вошел в комнату, по шагам я определил, что это женщина, и почувствовал, что не медсестра.
— Вы не спите? — спросила она. — Я пришла читать.
Я вытянул руку, полагая, что она будет читать показатели пульса и давления.
— Нет-нет, — в ее голосе послышалась легкая настойчивость. — Я пришла почитать вам. Конечно, если хотите. Некоторым скучно лежать с завязанными глазами.
— А что читать, кто выбирает: они или вы?
— Они. У меня с собой целая стопка книг.
— Почитайте стихи.
— Непохоже, что вам очень уж хочется.
Мне действительно не хотелось, и скажу почему. У меня был некоторый опыт чтения стихов вслух, по радио. И я слышал, как читали другие, хорошо поставленным голосом. В общем, чья-то манера чтения была мне приятна, а чью-то я терпеть не мог.
— Тогда давайте поиграем, — сказала она, как будто услышав мои мысли. — Я буду читать одну или две строчки, потом остановлюсь, а вы продолжите. Хорошо?
Я подумал, что, возможно, это молодая особа, которой нужны слушатели, чтобы отточить свое "мастерство".
Я согласился. Но попросил не читать на древнеанглийском.
— В городе Данфермлайн сидит король, — начала она с вопросительной интонацией.
— И пьет кроваво-красное вино, — продолжил я.
Мы были довольны друг другом. Она читала совсем неплохо, хотя немного по-детски. А мне начал нравиться звук моего голоса, в нем слышались недурные актерские нотки.
— Замечательно, — сказала она.
— Я покажу тебе, как лилии растут,
У берегов Италии.
— Там «растут» или "цветут"? — спросила она. — У меня с собой нет этой книги. Хотя следовало бы помнить. В общем, неважно. Это чудесно. Мне всегда нравился ваш голос по радио.
— Правда? Вы меня слушали?
— Конечно. Очень многие слушали.
Она перестала предлагать строчки и просто позволила мне читать стихи самому. Можете себе представить. "Берег Дувра", "Кубла Хан", "Западный ветер", "Дикие лебеди", "Гимн обреченной молодежи"… Может, не все из них и не до конца.
— Вы уже запыхались, — сказала она. Вдруг ее маленькая рука легла на мои губы. А потом она прислонилась щекой к моей щеке. — Мне пора. Еще одно, перед тем, как я уйду. Я усложню задачу: буду читать не с самого начала:
Ни слез, ни вздохов,Ни слов молитвы.Тебя здесь нет, и отныне местоТвое пустует.
— Я никогда этого не слышал, — сказал я.
— Уверены?
— Уверен. Вы выиграли.
К тому моменту я начал что-то подозревать. Казалось, что-то ее огорчило, рассердило. Я слышал, как кричат, пролетая над больницей, гуси. В это время года они готовятся к долгим полетам и в один прекрасный день совсем улетают. А потом я проснулся, удивленный и возмущенный реалистичностью сна. Мне хотелось вернуться назад и снова почувствовать ее щеку на моей. Но сны не так уж любезны.
Когда я снова был дома и уже хорошо видел, я стал искать то стихотворение, которое она читала мне в моем сне. Пролистал несколько сборников, но не нашел его. Предположил, что это были строки из несуществующего стихотворения, что они были придуманы в том сне, чтобы сбить меня с толку. Но кем придуманы?
А однажды осенью, когда я приготовил несколько книг, чтобы отнести на благотворительный базар, из одного томика выпал пожелтевший листок с написанными карандашом строчками. Это был не мамин почерк и вряд ли отца. Чей же тогда? Не знаю. В конце было имя автора: Уолтер де ла Map. Название отсутствовало. Я ничего не знал об этом поэте. Но, должно быть, когда-то читал это стихотворение, может, не на том листке, а в какой-то книге. Наверное, я положил его в дальний уголок памяти. Но почему? Чтобы во сне меня преследовали эти строки или призрак девочки?
Нет больше грусти,Чей лекарь время;Как ни бывалоУтрат, предательств —Все миновало.Любовь до гроба.Но после гробаБальзам забвеньяВкушают оба.Глянь, снова солнце,Улегся ветер.Цветы воспряли,И день так светел!Все вздор — но, может,Где жизнь от смертиНеотличима,Тебя ждет встречаДрузей, умершихИ позабытых.Не жди вдогонкуНи слез, ни вздохов,Ни слов молитвы.Тебя здесь нет, и отныне местоТвое пустует.
Стихотворение не расстроило меня. В каком-то смысле оно подтолкнуло меня принять окончательное решение — не продавать дом, а остаться в нем жить. Что-то ведь в этом месте произошло.
В нашей жизни есть несколько мест, или, может быть, только одно, где происходит что-то важное. А другие места — это просто другие места.
Конечно, я знаю: если бы я встретил Нэнси годы спустя, например, в метро, в Торонто, если бы мы, с нашими характерными метками, встретились, у нас получился бы обычный бессмысленный диалог смущенных людей, поспешное перечисление автобиографических фактов. Я бы обратил внимание на то, как над ее щекой хорошо поработали хирурги, или же на еще заметный шрам, но ничего бы не сказал. Может, о детях бы упомянули. Не исключено, что поговорили бы о пластических операциях. Внуки. Работа. Возможно, мне не пришлось бы рассказывать о себе. Мы были бы потрясены, старались говорить откровенно, и… поспешили бы распрощаться.
Думаете, это что-то изменило бы?
Конечно. На время. Никогда.