– А я Даша, – сказала девочка.
И Митьке от этого сразу стало как-то легко. Осмелел он и выпалил:
– А я тебя еще в первый день заприметил, ты в шали была!
– Да какая это шаль! – засмеялась Даша. – Это шляпка называется.
Митька смутился. Однако Даша улыбнулась. И мальчик опять ободрился.
– А хочешь, я тебе поместье покажу? – спросил он.
– Хочу, – ответила Даша.
Митька ходил, словно летал на крыльях. Сводил Дашу на конный двор, подвел к псарне, показал, где господские амбары, а потом повел в парк и всю дорогу про жизнь в имении рассказывал. И про деда Ерошку, и про Палашку, и про немца.
– А еще, – зашептал Митька, – у нас немой есть. Федька. Он разбойник. Ему ноздри выдрали.
Даша слушала внимательно, и Митьке было приятно.
– А этот высокий – он кто тебе, папаня? – спросил Митька, когда они возвращались домой.
– Нет, – ответила Даша. – Это Роланд.
– Кто? – переспросил Митька.
– Рыцарь Роланд, – повторила Даша. – Это роль у него такая.
– А мамка и папка у тебя тоже артисты? – спросил Митька.
– Да, – ответила Даша. – Только их продали князю Трегубову.
– Как – продали? – удивился Митька.
– Взяли да и продали, – ответила Даша. – Крепостные мы – вот и продали.
У Митьки от удивления даже рот приоткрылся.
– Как так: артисты – и крепостные? – усомнился он.
– Конечно, крепостные, – ответила Даша.
– Все крепостные? – переспросил Митька.
– Да.
– И тот, что штаны в клетку?
– Да.
А Митька все смотрел на Дашу и не верил: артисты – и вдруг крепостные!
Ушел
Жил Митька на новом месте, а все о своем думал – бежать. И снова стал собирать сухари на дорогу. Только поступал теперь умно: прятал сухари далеко, на конном дворе, в старой соломе.
А как-то сидел Митька с Дашей на обрыве реки и рассказал про свой план. И про сухари рассказал.
– Вот здорово! – воскликнула Даша. – А куда ты побежишь, Митя? – спросила.
– В Закопанку, домой, – ответил мальчик.
Сказал в тот день Митька, что убежит, а потом пожалел. Прошла вдруг у Митьки охота бежать. Назначил один срок – не ушел. Назначил другой – не ушел тоже.
А однажды Даша его спрашивает:
– Ты что ж, передумал?
Митька покраснел, надулся и ничего не ответил. А сам решил: «Уйду, в эту же ночь уйду!»
Дождался Митька вечера, лег на лежанку, а сам, чтобы не заснуть, с боку на бок переворачивается.
– Ты что, поганец, не спишь? – крикнула девка Палашка.
Затих Митька. Выждал, пока Палашка захрапела, полежал еще немного, потом соскользнул тихонько с лежанки, на цыпочках подошел к двери, приоткрыл ее так, чтобы та не скрипнула, вышел в сени, схватил армяк – и на улицу.
Думал Митька, что девка Палашка спит. А она притворялась. Заметила Палашка за Митькой последние дни странное, вот и стала приглядывать.
Только Митька за дверь, Палашка поднялась и тоже вышла. Митька побежал к конному двору. Палашка – за ним. Подходит, смотрит – мальчик что-то разгребает и мешок вытаскивает. Сухари это были. Только Митька мешок под мышку, а Палашка его за руку – хвать! От неожиданности Митька вскрикнул, выронил мешок. Дернул было руку, но Палашка держит крепко. Забился Митька в руках Палашки, а потом изловчился и ухватил Палашку за руку зубами. Взвизгнула девка, выпустила Митьку. А он за сухари, через забор, мимо конного двора, за плетень – и в лес.
Ушел Митька.
Погоня
Подняла Палашка крик, бросилась к управляющему.
– Франца Иваныч! – будит. – Франца Иваныч!
Встрепенулся немец.
– Вас ист эс? – забормотал на своем языке.
– Митька бежал! – тараторит девка Палашка. – Митька бежал!
– Какой Митька? – не может взять в толк немец.
– Ну, Митька, тот, что на дудке играет, что у барыни Мавры Ермолаевны вы за перину выменять изволили.
– Так что есть Митька? – опять спрашивает немец.
– Утек, говорю, мальчишка.
А в это время Митька был уже далеко от усадьбы графа Гущина. Пересек вброд ручей и шел лесом. Отбежал версты три, когда вдруг услышал собачий лай. Вначале Митька решил, что это в соседней деревне. Потом лай стал слышнее, потом все ближе и ближе… Побледнел Митька: погоня! Побежал быстрее, не выбирая дороги, прямо через кусты. Хлещут ветки, ударяют Митьку в лицо, хватают за руки… Бежит Митька, тяжело дышит. «Загрызут, загрызут!» – бьется тревожная мысль. И вдруг словно кто подсказал! Бросился Митька к дереву. В темноте не разглядел – попалась сосна. Поцарапал руки, больно, но лезет. Пролез метра два. А в это время псы подбежали к дереву и пронеслись мимо. Собачий лай ушел куда-то в сторону. Митька облегченно вздохнул. Лай перекинулся на другое место. Потом псы заскулили, забегали по кустам – то там, то тут… И вдруг повернули назад, остановились у дерева, подняли страшный вой и заскребли о кору. От страха Митька полез выше. И вдруг – хрусть – обломился сучок! Митька хвать за другой – и тот хрусть!
– А-а-а! – заголосил Митька и полетел вниз, прямо на собачьи спины.
Взвизгнули от неожиданности псы, разлетелись брызгами в стороны. А потом опять в кучу.
Лежит Митька, закрыл глаза; ждет, когда псы вцепятся.
А псы подбежали, истошно над самой головой лают, брызжут слюной, но не трогают. Приоткрыл Митька один глаз, потом второй; приподнял голову, смотрит – а перед ним Федька – драные ноздри!
Замычал Федор на псов, ударил одного арапником – те приумолкли. Встал Митька, а самому, оттого что немой здесь, еще страшнее. Федор ему показывает: мол, пошли. А Митька словно окаменел, с места не может сдвинуться. Подтолкнул немой Митьку; пошел тот, от страха еле ноги передвигает, повернуть голову назад не решается.
Шли назад окружной дорогой, часа два. Митька шел и все думал, что-то теперь будет! И не так боялся Митька порки, и даже Федора не так уж боялся, но стыдно было Даши. «Ну, скажет, и убежать не смог!»
Думал Митька, что его поведут к немцу. Оказывается, нет. Привел Федор Митьку на псарню, отвел в свой закуток, расстелил рядно, показал: мол, ложись, и дал краюху хлеба.
Ушел куда-то Федор. А Митька лежит, понять не может, чего это его Федор сюда привел, и чего они окружным путем шли, и чего это немой ему краюху сунул? Лежит Митька, уснуть не может.
«Вот ты где!»
– Вот те Франца всыплет! – кричала девка Палашка на Федора. – Мало тебе ноздри пообрывали, бока еще пообломают!
А Федор мычал и что-то руками показывал.
– Не догнал, Франца Иваныч, – докладывала утром Палашка немцу. – Утек, поганец. Немой-то ни с чем вернулся.
Пошумел, пошумел немец и плюнул. Пригрозил всыпать и Палашке, и Федору. Тем дело и кончилось.
К утру Митька сообразил: не хочет Федор его выдавать немцу. Живет Митька на псарне день, живет два. Федор еду ему приносит. Вечером присядет, по голове потреплет. Постепенно стал Митька привыкать к немому. А все-таки как-то боязно… Вспомнит, как дразнили Федора, и самому неловко.
Дней через пять повел с самого утра Федор собак прогуливать. Остался на псарне Митька один. Скучно стало в Федоровой каморке, вышел в сарай, где стояли собачьи клети: решил размяться. Побегал Митька из угла в угол, верхом на пруту покатался. Только хотел опять в каморку вернуться, вдруг входит на псарню Франц Иванович, а за ним девка Палашка. А Митьке и податься некуда. Юркнул было за собачью клеть, но Палашка как закричит:
– Вон он, ирод, вон!
Подбежала Палашка к Митьке, схватила за шиворот, вытащила на середину сарая.
– А-а… – протянул немец. – Вот ты где!
– Тут, тут! – тараторила девка Палашка. – Я же говорила, Франца Иваныч, что немой наврал. Неспроста немой с кухни-то похлебку воровал. Я-то приметила. Ить, думаю, и зачем это он?
Пытался Митька вырваться, да где уж! Крикнул немец дворовых – связали Митьку. А через час, когда вернулся Федор, скрутили и Федора.
Пороли виновных тут же, на псарне. Били арапниками. Федора – двое взрослых мужиков, Митьку – Палашка.
– Ирод, – кричала Палашка, – вот тебе, будешь знать, как честных людей обманывать! – И во всю силу врезала тяжелым арапником по худым Митькиным плечам.
Митька только ежился и вздрагивал.
– Не кричишь? – приговаривала Палашка. – Я те заставлю кричать!
Митька стиснул зубы и молчал. Никто не заметил, как он потерял сознание.
«А он вовсе и не страшный»
Двое суток Митька не приходил в себя. А когда открыл глаза, не мог понять, где он и что произошло. Смотрит, рядом на корточках сидит девочка. Признал Митя – Даша, улыбнулся. Улыбнулась и Даша.
– Митя, – сказала, – жив?
– У-у, – промычал Митька.
– А мы-то уж думали… – Даша не договорила.
Посидела Даша, ушла. А потом пришла тетка Агафья.
– Ну, жив, соколик? – спросила. – А твоя-то Даша тут совсем исплакалась. «Это, говорит, все я! Я его не отговорила». Дни и ночи возле тебя сидела. Спать не ложилась. Ахтерка, а девка славная.
Поправлялся Митька медленно. Федор давно уже встал, опять с псами возится, а Митька все лежит. И ходят к нему то Даша, то тетка Агафья, то обе разом. И Федор, чуть свободная минута, здесь же рядом, что-то мычит и на руках показывает. Только что, Митька понять не может, а чувствует – что-то доброе немой сказать хочет.