* * *
Захария спал тревожно: дождь капал на его лицо. Он открыл глаза. На потолке его кельи дрожал свет факела. Запахло сосновой лучиной и освященной водой, которую брызнули ему на щеки. Захария узнал старого учителя Пьера Муснье, который следил за воспитанием послушников.
- Ex oriente lux, – сказал он. Это были слова, которыми начиналось праздничное посвящение в тамплиеры. Захария мгновенно вскочил. Сон прошел. Сквозь узкое окно кельи пробивались первые лучи утренней зари. «Ех oriente lux.» Монастырский колокол пробил третий час.
- Ты готов?
- Да, готов.
Захария последовал за светом факела, который прыгал по каменным ступеням, врывался в ниши коридора, поспешно прогоняя темноту. Балки потолка дрожали в свете языков пламени. Своды качались, как в день Страшного Суда, когда затрубят трубы и разверзнется земля. Летучие мыши с шумом пролетали над головой. Со старых выщербленных стен ухмылялись рожи чертей и ведьм. Потом тьма накрыла призраки черным покрывалом. Мрачным и роковым был подземный ход в глубокие катакомбы под криптой. Это был мифический путь сквозь смерть и рождение. Посвященный был бабочкой, которая скидывает свой кокон, чтобы впервые предстать во всей красе при дневном свете.
Самая трудная часть пути к самому себе еще впереди. Только сильный и храбрый пройдет через все стихии: огонь, воду, землю и воздух. Только знающий посмеет перешагнуть этот порог. Только он сможет смотреть в зеркало, блеск которого ослепляет и убивает недостойного.
Долгие годы он готовился к этой минуте. Ему было всего пять лет, когда мать оставила его у ворот монастыря, чтобы «принести в дар Богу и святым», как было написано в документах об усыновлении. С безжалостной дисциплиной воспитывались монастырские дети. Им позволяли говорить, лишь когда к ним обращались. Даже сидеть было им запрещено. Они стояли за столом, во время молитвы и ученья, восемнадцать часов в день, а за малейшие провинности наказывались поркой и лишением еды. Но хуже чем голод был запрет спать. Наступали времена, когда Захария завидовал мертвым – за их вечный сон.
Особенно занятия с тяжелым оружием изнуряли силы ребят. Они должны были владеть мечом обеими руками. И снова и снова они тренировались: стрельба из лука, метание копья; они упражнялись с копьем на коне, карабкались по отвесным стенам и канатам, отрабатывали бег и прыжки, плаванье и ныряние, рукопашный бой и борьбу. Ни дня без борьбы, без синяков и ссадин. В три часа утра после первого утреннего молебна начинались занятия для ума: чтение, письмо, алгебра и геометрия. В центре образования стояло тайное учение тамплиеров. Осторожно приоткрывалось самое святое. Недостойные, болтуны и слабаки, как их называл учитель Муснье, беспощадно отсеивались. Кто был избран, относился к элите. Такой возвышался над всем миром, legibus solutus, «не связанный никаким законом». Ни мирской, ни духовный князь не имел над ним власти, далее император. Только папе римскому Орден должен давать отчет.
В действительности лее они не подчинялись и наместнику Христа, потому что освободились далее от Самого Христа. Для тамплиера вера в распятого Сына Божьего была служением идолу. Согласно учению Церкви, все «самые верные воины Христа» были без исключения еретиками. И это составляло их тайну. Только элита христианских крестоносцев отреклась от Христа. Их тайное вероисповедание начиналось словами: Perdifficilis quaestio de natura dei «Чрезвычайно сложен вопрос природы Бога…» Мы не знаем, какой Бог. Мы только знаем, каким он не бывает. У него нет ни телесной, ни духовной плоти. Его не постичь и не выразить словами, потому что все наши представления и слова появились в общении с падшим миром. Мы не можем облечь в мирские слова то, то лежит за пределами нашего мира. Если мы попытаемся сделать это, то погрязнем в суеверии – таком, как ослиные ясли в Вифлееме или позорный столб на Голгофе.
Захарии пришло на ум изречение Лукреция: Tan-turn religio potuit suadere malorum! «Сколько несчастья может нам внушить религия». Посвященному не нужны эти подпорки. Захария был готов.
Отворились двери. Невидимые руки подняли его над терниями. Он падал, его ловили, он парил и плыл. Без плоти, как душа умершего, – нет, как душа еще не родившегося! – он плыл по могучей реке времени. Давно погас земной свет. В конце он достиг места, на пороге которого начиналось молчание, земля без эха. Семь судей подземного мира устремили на него глаза, глаза смерти. Он поднялся по спящим великанам, по драконам и медведям. Там были змеи, скользкие угри, крысы. Он поднялся над ними навстречу свету, который указывал путь, извиваясь поверх крутой лестницы.
Он вошел в похожий на пещеру зал. Заостренные сталактиты свисали с потолка. В слабом свете нескольких свечей он увидел Магистра, а позади – старого
Жирака, Пьера Муснье, Орландо, близнеца, и других, все в праздничных одеяниях. Он взглянул на их высеченные, будто из гранита, лица. «Ех oriente lux», – сказал голос, которого он не знал.
Его раздели. Нагой и беззащитный как ребенок он стоял перед их взглядами. Его кожа матово блестела, словно воск свечи. Он мерз. Его принудили встать на колени. Они помазали его лоб и виски душистым маслом из белены, дурмана, болиголова и красавки. Они смазали его ладони и подмышки. Эссенция горела на коже как водка в горле. Это было приятное чувство, возбуждающее, будто шершавый язык серны, жадно лижущей соль из протянутой руки. По приказу он поднялся. Они смазали его поясницу. Он чувствовал, как масло течет вниз, смачивая задний проход. С ужасом он осознал, что его плоть, набухая, поднимается. Он смутился. Их взгляды остановили его. Он был отдан им как жертвенное животное.
Эликсир из ночных трав помутил его рассудок. Пол покачнулся. Потолок перевернулся. Разверзлись бездны, в чьих пастях горели блуждающие огоньки. Волчий вой смешался с жалобным криком совы. Звуки превращались в кружащие образы; перед глазами плыли цветовые пятна, в ушах застревали никогда ранее не слышанные звуки.
Потом он лежал с распростертыми руками на полу и всем телом чувствовал дыхание земли. Он пережил затишье души. Он поднимался по тлеющим углям, нырял в ледяную воду, его уносил ветер и обнимала сырая земля. Он плевал на распятие, которое они протягивали ему, он проклинал Христа и давал клятву вечной верности истинному творцу всех вещей.
Он произнес вероисповедание тамплиеров и выслушал праздничные слова преображения. Стоя на коленях, он чувствовал, как они срезают волосы у него на затылке. Обнаженное место было не больше мальтийской монеты. Крепко сжав зубы, он ждал боли. Когда они выжгли ему на затылке каленым железом клеймо Бафомета, он вынес эти муки молча и с полным самообладанием.