в канцелярию! Небось там расскажет про все по порядочку.
Несколько недель Иван сидел в каталажке при воеводской канцелярии. Не раз в сутки его допрашивали. Не одну палку обломили солдаты о спину подследственного. Иван крепился и верил, что правда свое возьмет. Тревожило другое — без пользы уходили золотые деньки сенокоса. А как коротать корове длинную и лютую зиму без сена? Скотина — тварь бессловесная, ни на что не пожалуется, а если падет — без ножа зарежет хозяина. «Отпустили бы домой сейчас, еще можно вовремя поставить сено». Мысли о доме еще больнее бередили душу Ивана. Наконец тюремный страж громко объявил:
— Собирайся домой, да поживее!
Возрадовался было Иван, да безо времени. Страж с холодным достоинством пояснил:
— Не один, с воеводой и под конвоем поедешь.
Следствие так и не установило вины Ивана в прямом воровстве, но солдаты увели со двора и продали Иванову корову в возмещение стоимости невыкупленной соли.
Воевода счел свой приезд в деревню бессмысленным, если не предпринял бы мер к укреплению у крестьян духа смирения и покорности. По его приказу солдаты согнали всех мужиков на лужайку за деревней, прикатили высокую телегу-рыдван. На ней соорудили обширный дощатый помост. Мужики зябко ежились в ожидании невиданного зрелища. Не было такого, чтобы в маленькой деревне в присутствии самого воеводы и при стечении всего народа хлестали плетьми человека. Канцелярский писец глухим могильным голосом пробубнил воеводский указ. Солдаты сграбастали Ивана и, как он отчаянно ни брыкался, заволокли на помост, повалили на живот.
Сам воевода отсчитывал удары и подзадоривал солдат зычным гиканьем:
— А ну, наддай крепче, заверни покруче!
Не в меру усердствовал рослый рябой солдат с рассеченной губой. Опухоль вздернула губу к самому носу. То были отметки Ивана. Плеть свистела в руках солдата и ложилась на спину с резким, злым потягом.
— Так, так! Хорошо, молодцы!.. Стоп, молодцы! — скомандовал воевода и про себя со страхом подумал: «Из камня вытесан, дьявол. От ста ударов не пикнул, будто не плети, а банный веник по спине ходил. Такому в глухом углу не попадайся…»
— А теперь, — гаркнул воевода, — угостите солью, что ему причитается!
Кровавое месиво спины солдаты припудрили мелко истолченной солью. Иван не выдержал невыносимой саднящей боли, впал в беспамятство. Очнулся дома лежащим посреди избы. Возле хлопотали жена и старшая дочь Феклуша. По спине бежали струйки холодной воды — от этого боль утихала, прояснялись взор и сознание.
Пришедшие мужики-соседи облегченно вздохнули и поспешили по домам. «Слава те, господи, в память пришел мужик…»
Из Бердской судной избы вернулся кривощековский староста, внушительного вида человек, рослый и плечистый; походка уверенная и бодрая; широкая, окладистая борода пышным веером легла на грудь. Увидев его, воевода встрепенулся. Забегали, заискрились глаза, голова ушла в плечи. Ни дать ни взять — свирепый коршун, готовый броситься на жертву.
— Отчего в твоей деревне, козлиная борода, мужики вместо казенной воровскую соль потребляют? Так-то справляешь свою должность! Видно, и по твоей спине плеть наскучила!
В ответ на строгость староста и ухом не повел, не заерзал у ног воеводы, слезно не взмолился о пощаде, с достоинством изрек:
— Кривощековские мужики, голову положу на плаху, не воры, не ослушники. Что касательно Ивашки Неупокоева, так он, как есть ни в чем не повинен. Вот и ярлык его с надлежащими отметками. Запамятовал мужик, что оставил его в судной избе для выправки.
Поначалу воевода было прикусил язык, потом строго приказал:
— Привести ко мне того Неупокоева Ивашку!
Солдаты возвратились с виноватыми постными лицами.
— Не могли приволочь Ивашку, недвижим, тяжел, как каменная глыба. Только что и жив у него один язык. Я, говорит Ивашка, от той посолки вовек воеводской науки не забуду.
Слова понравились воеводе. Звучный смех потряс его грузное тело, согнал с лица ненастье.
— Говорите, вовек не забудет? Каков молодец! А? Выходит, не зря потрудились ребятушки! Мыслю так я, что отныне Ивашку надобно называть Соленым. Слышали, мужики?..
Неупокоевская изба ютилась сиротой на самом выезде из деревни. Вечером послышался глухой конский топот. Жена Ивана размашисто и часто закрестилась.
— Пронесло тучу, уехали, мучители!
Превозмогая боль, Иван порывисто встал на ноги и крепко наказал семье:
— Сидите неотлучно здесь. Кто спросит — говорите, что в горенке во сне забылся. А я вернусь мигом.
Прежде чем изумленные домочадцы успели раскрыть рты, Иван, как был в одних портках, выскочил во двор.
…Воевода полагал за час-другой добраться до Бердского острога. Там предстоял сытный ужин с обильным хмельным возлиянием. Дорога вышла на широкую приобскую луговину с тальниковыми забоками, заболоченными мочажинами и бесчисленными озерами. Здесь густо пахло пресной застоявшейся водой, перезревшими травами. С укромных дневок с плеском и шумом срывались и спешили на ночную кормежку утиные стаи. Воздух стонал от певучего свиста крыльев, нетерпеливого кряканья.
«Эка суета», — подумал благодушествующий воевода и неожиданно ощутил щемящие позывы в животе. От дурной деревенской пищи или от дорожной тряски приключившаяся нужда властно ссадила воеводу с экипажа.
— Вот там, у поворота озера, обождите! — крикнул солдатам и проворно юркнул в кусты.
Больно хлестали по лицу упругие ветки, звенели потревоженные комариные полчища. Воевода сейчас ничего не замечал. И лишь когда утихомирилась боль в животе, увидел перед собой человека, словно восставшего из-под земли. Глаза у того дико блестели, руки крепко сжимали увесистый березовый стяжок.
…Прошло времени больше положенного, а воевода не являлся. Обеспокоенные солдаты повернули обратно. Криками и ауканьем до хрипоты надорвали глотки. Потом бросились усердно искать. Когда густая темнота летней ночи обволокла землю, солдаты нашли бездыханного воеводу…
Долго тянулось безуспешное следствие об убийстве воеводы. В конце концов на пухлом следственном деле появилась резолюция:
«Обвинить в оном убийстве никого не можно и предать суду божию, пока убийцы сами собой объявятся».
Ровно через год Иван Соленый стал «нетчиком» — самовольно и неизвестно куда выехал из деревни со своей семьей.
За нетчиков сельское общество обязывалось уплачивать подушные подати. Как ни тяжело было кривощековским мужикам, но они не оговорили Ивана черным словом, вслух не высказали родившегося подозрения в убийстве воеводы.
* * *
С верховьев Чарыша Федор Лелеснов и Иван Соленый принесли полные сумки рудных камней. Пробные плавки показали высокое содержание отменной меди в руде. Приказчик Сидоров долго вертел в руках медные плиточки, соскребал ножом с поверхности черный налет, глазами влюбленного ловил блеск металла. «Хороша медь! Ничего не скажешь против», — сам себе говорил приказчик и с сожалением добавлял: «Только не возьмешь сейчас те руды…»
В первой половине восемнадцатого столетия на