— Ну зачем вы? — вступился Тихон. — Пусть живет.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть расправы с длинноухим.
Обезумев от страха, косой ушкан с ходу прыгнул под крутой яр, закувыркался. Пыль курилась следом.
— Эй, вы! — крикнул Стариков.
Собаки задержались у края скалы. Заяц на берегу речки отряхнулся, сел, крутя головой.
— Беги, косой! — опять крикнул Стариков. Смущенные лайки махали хвостами, с нетерпением повизгивали.
Заяц припустил вдоль реки. Лайки проводили его растравленными глазами.
— Шабаш! — скомандовал Стариков. — Обедать. Тихон, открывай глаза, косой на десятой сопке метет.
Подрывник развернул свой мешок, достал хлеб, вареные яйца, омуля и лук в больших головках. Ребята обрадованно переглянулись, принялись за еду.
— А у нас «работничек» убег, — неожиданно сообщил Орлов. — Заслабило грешного.
Стариков сперва не понял, о ком речь, потом махнул рукой: плюнуть и растереть! К вечеру, мол, сами будете дома.
Над распадком пронесся ураганный порыв ветра, завихрило столбом пыль, покатило желтый лист. В горах прогремел гром.
Подрывник прислушался, потом сказал:
— В жизни, заметь, похуже людишки встречаются. Этой ночью угнали мою лодку. Самое последнее дело—лишать человека надежды, оставлять беспомощного. А «работничку» вашему небось самому стыдно.
Часа три спустя бригадир поднялся на столб и связался по телефону с диспетчером. Тот ответил, что предупреждение о взрыве ему принес какой-то рабочий, от вас будто бы. Веселовым назвался. Привет передавал. Пройдет моторка, и начинайте.
Тихону стало необычайно легко на душе. Он задержался на столбе, позабыв о моторке, о мозолях на руках. Ему невольно представился день, когда черные щиты светофоров озарятся цветными огнями, а по тайге, разбрасывая голубые искры, пройдет электровоз. Огромная радость победы над собой, над своей слабостью заполнила бригадира. Он долго неотрывно смотрел вперед, словно видел там нечто значительное.
5
Делать взрыв самовольно Стариков опасался. Узнав от диспетчера о поездах и прикинув размер ямы, вес взрывчатки, он все еще колебался.
Погода с каждой минутой портилась. В воздухе закружились редкие снежинки. Ветер рвал полы одежды, гнал и гнал желтые листья, будто бы подрядившись подмести все леса, поля и дороги.
Посмотрев на уставших, похудевших за два дня рабочих, которые столько надежд возлагали на взрыв, Стариков решился. Невольно подумал о том, что таким же стойким на их месте был бы его сын.
Подрывник осторожно засыпал взрывчатку в отверстия. Руки у него чуть подрагивали. Он с глухой тревогой ощущал это: «Старею, а может, от усталости...»
— Все уходите за скалу. На грех и курица свистнет,— предупредил он монтажников. Те быстро спрятались за выступ лобастого кряжа. Стариков остался один на один со своим опасным ремеслом.
Тяжелые рваные тучи цеплялись за вершины гор, плясали снежинки, свистел ветер. Снова прогремел гром.
Спустя минут пять за скалу прибежал Стариков. Лайки, словно чуя какую-то беду, жались к его ногам, преданно заглядывали ему в глаза, ворчали на Орлова.
— Что вы, забубенные? — Стариков нежно гладил собак, уговаривал, как людей.
Сперва вздрогнула земля: сверху посыпались струйки песка, мелкие камни. Потом грохнуло, точно раскололась вся каменная гряда. В воздухе просвистели кусочки гранита, большие глыбы падали на землю, в реку.
Совсем неожиданно к шумам долины примешался новый урчащий отголосок работающего мотора.
— Автомотриса! — выдохнул бригадир и первым кинулся к дороге.
— Останавливай! — крикнул он Пузанову, лихорадочно окидывая путь: много ли на нем камня.
Гошка устремился навстречу машине, размахивая красным флажком.
Путь автомотрисе преградил большой камень. Мелкие откинули быстро под откос. А с этим, острогранным, серым и неподатливым, не могли ничего поделать. Бригадир в кровь расцарапал руки. Орлов тужился, крича:
— Раз... два... взяли!.. Взя-али!
Шофер заметил Пузанова, принял его тревожные сигналы, но остановить машину не успел. И она вывернулась из-за утеса голубая, праздничная, словно приготовленная на выставку.
Напрягшись до головокружения и боли в спине, Житнев почувствовал: камень шевельнулся, дрогнул, чудилось, оживал. Тихон исступленно заорал:
— Пшо-о-ол!!!
Сильнее впился пальцами в острые грани глыбы, расширив побледневшие глаза и раскрыв рот. Толкал камень к бровке, силясь перекатить через рельс.
Автомотриса гремела рядом.
Гошка прыгнул в сторону. Подрывник бросился к бригадиру, рванул камень к себе, и глыба покатилась по откосу, сминая траву и вдавливая гальку в мягкий грунт.
От неожиданного облегчения Тихон потерял опору, поскользнулся и, наткнувшись на рельс, упал на бров-ку. Стариков и его оттолкнул с полотна. Мимо, стуча колесами, проскочила машина.
Житнев с минуту не открывал глаз: боялся увидеть что-то страшное. Шум утих. Ветром раскачиваемые деревья скрипели ветками, шуршал сухой лист. Тихон вскочил.
В дверях моторки стоял кудлатый шофер и визгливо кричал. Стариков, без шапки, помятый, измазанный сырой землей, отползал от самых колес. Тихон кинулся к нему, подхватил под мышки. Лайки повизгивали, рычали на бригадира. Стариков трудно усмехнулся:
— Понапрасну испугал вас, бригадир. Краем немного зацепило.
Глаза подрывника закрылись, седоватая голова с развевающимися волосами поникла на грудь. Сквозь порванную рубаху виднелось его разбитое, залитое кровью плечо.
— Бери! —закричал Тихон на шофера. Обернулся к своим: — Помогите же!
Фыркнув отработанным газом, автомотриса застучала на стыках, увозя подрывника и Пузанова, посланного с ним провожатым.
На месте взрыва, возле полузасыпанного глубокого котлована, остались бригадир и два монтажника.
Тоскливо гудели провода, сыпал снег. Трое молча ворочали каменные глыбы, расчищая почти готовый котлован. Лайки метались у пути, нюхая следы и растерянно лая.
— Чего вы, забубенные? — подражая Старикову, хрипло сказал бригадир. — Вернется ваш хозяин, обязательно вернется. Такие люди не пропадают,
Улан-Удэ,
1957 г.