— Юристы, сынок, денег стоят! Я тут смотрела один сериал, «Все против всех» называется. Так там один, Карлос, несколько десятков тысяч песо проиграл в казино и…
— Мамуля, ты извини! — ласково прервал ее Санька. — Я уже все продумал! Только фиксированный процент от нашего лимона, иначе и, впрямь, разденут!
Мать обняла Саньку и поцеловала его в макушку.
— Какой все же ты у нас умный, сынок! Теперь хоть понятно в кого! — Покачав головой, искоса посмотрела на супруга.
Манюськин же впал в глубочайшую задумчивость: «… да, Санька настоящий еврей… Никаких сомнений… Как все расставил по местам! Неужели и Светка такая же головастая будет? Хотя девочке это ни к чему! Главное, чтоб задор был в глазах… ну и фигурка, конечно, да личико, чтоб не подкачали! Ну да, ладно, пора брать инициативу в свои руки!»
Но сделать это он не успел. В залу вошла манюськинская бабка. Все это время она сидела за ширмой и укачивала Светку. Конечно, у Сергей Иваныча ни о какой ширме и речи быть не могло. Но уши Иван Иваныча не только ширму, но и приличную тахту поставить позволяли.
— Чего расшумелись-то? Ребятенок только задремал! — упрекнула она домочадцев, хотя на самом деле ей все было по барабану, и ее просто разбирало сильнейшее любопытство.
— Мать! Ты говорила, что отец по пьянке утонул? Так? — ласково поинтересовался Манюськин.
— Чего вспомнил-то вдруг?! Хороший мужик был, царствие ему небесное! Ничего, бывало, из рук не выпадет! А крыльцо такое сделал, вся деревня приходила любоваться.
— Любоваться? На крыльцо? — переспросил Манюськин, шумно вздохнув. — Интересно, конечно, послушать! Ну, прямо, сага о… ну, этих, как их, еще недавно по ящику показывали? — повернулся он к Саньке.
— О Форсайтах, — подсказал тот.
— Вот именно! А шашку он не оставил? Ну, которой махал вместе с Семен Михалычем, в гражданскую?
— С каким Семен Михалычем? — с испугом переспросила бабка. — Ты чего, белены объелся?
— С каким! С тем самым, с Буденным! Командармом Первой Конной!
— Эк, хватил! Да отца твоего тогда еще и в проекте не было!
— Что правда, то правда! Вот этому я верю! В общем, у нас тут другая информация объявилась. Письмо получили от брата Семен Абрамыча Соломона, естественно, тоже Абрамыча. Вот так-то, мамаша! И зачем надо было все эти годы лапшу на уши вешать?
— Ничего я не вешала! Чего опять удумал? — сделала удивленное лицо бабка.
— А то, что отец мой — еврей! Вот что!
— Ничего не знаю и ничего не помню! Еврей он был или еще кто! Я и понятия тогда об этом не имела! — стала оправдываться бабка. — Веселый был да на гитаре играл! Все девки за ним бегали! И вообще, мне надо к Светке идти! Расшумелся! А если лялька проснется?! Об этом подумали?! — и быстро прошмыгнула обратно за ширму.
— Бабуля — крепкий орешек! — констатировал Санька. — Мы ей должны в ножки поклониться, что такого дедка толкового выбрала!
— Ну, ну, не забывайся! — осадил сына Манюськин.
— А ты, батя, если бы национальному вопросу больше внимания уделял, может, и выиграл бы тогда выборы! — парировал выпад Санька. — Человека интересуют три вещи! Деньги, секс и национальный вопрос! — на мгновение задумался. — Пожалуй, еще здоровье. Без него все остальное ни к чему! — мудро закончил он.
— Правильно, сыночка! И еще — крепкая дружная семья! Для женщины — это в первую очередь! — добавила Манюськина. — А некоторые этого не понимают!
— Это еще что за намеки?! — снова стал закипать Манюськин.
— Это, пап, в философском смысле! И я с этим полностью согласен, — встал на сторону матери Санька. — Об этом еще Энгельс писал!
— Ты, что и Энгельса читал? — поинтересовался подозрительно Манюськин.
Санька уклончиво пожал плечами.
А Манюськин снова неожиданно нырнул в ностальгические воспоминания. Припомнилось, как в классе шестом Фонарев обозвал его жидом. Он тогда сильно удивился, вроде не за что, но все же счел это за оскорбление. И они тогда с Епиходом и Глобовым, как следует, проучили Фонаря и его компанию. Хотя и были в меньшинстве… Ему захотелось рассказать это Саньке в качестве нравоучения, но он только произнес:
— Запомни, Санек! Врага побеждают не числом, а умением!
— Суворов! Полностью согласен! — моментально отреагировал тот, хотя заявление было явно не в тему. Но отец часто выдавал такое, минуя промежуточные умозаключения.
— Надо Иван Иваныча заставить, чтоб он нас прописал на свою жилплощадь… — задумчиво стал рассуждать вслух Манюськин. — Иначе опять все сорвется, как с выборáми! — вспомнив, заскрипел зубами от досады. — Из-за паспорта этого проклятого!
— С выборами, — тихо, как бы для себя, поправил его Санька.
— Что? — не расслышал глава семьи.
— Ничего, это я так, о своем, — решил больше не дразнить быка Санька. — Да, еще вот важный момент, отец! Соломон Абрамыч пишет про кошерную пищу. Так что теперь мы с тобой свинины ни-ни!
— Это еще, с какой стати? Ну, уж нет! Может, уже и щей кислых нельзя?
— Про щи не скажу, а вот мацу на пасху есть будем! Это факт! Я как-то пробовал, вполне сносная штука, особенно если с маслом.
«Маца с маслом?» — отупело повторил про себя Манюськин, а вслух громко произнес:
— Так, все! Я из-за вас Луис… Ролан? Один хрен! Важный турнир пропускаю! — и снова уставился в телевизор.
Каждый стал думать о своем. Санька стал решать, куда лучше после школы поступать, в Гарвард… или в Йельский университет? И что пора нырнуть во всемирную паутину и навести там справки по всем этим вопросам.
Манюськина же стала мечтать о коттеджах, морских круизах и что одеваться теперь будет только в самых модных бутиках. Достала из сумки журнал «Космополитен», который ей дала на время свояченица двоюродной сестры Глобовой, ну та, из бани, и углубилась в его изучение. Хотя в нем было много чего неприличного, так ее предупредила владелица.
Манюськину же не терпелось обо всем рассказать Епиходу. И обмозговать с ним ситуацию за кружечкой пива. Тем более что Епиход, как оказалось, тоже еврей, как и он, Манюськин.
— Так, черт! Я же договорился встретиться с Епиходом! Чуть не забыл! — резко вскочил Манюськин, чем немного напугал супругу. — Я ненадолго! — с этими словами он выскользнул из дома, а точнее из уха Иван Иваныча.
— Отец, мам, сегодня тепленький придет, — констатировал Санька. — Но ты его не пили, от такого, у кого хочешь, крыша поедет. Он еще молодцом держался. Я даже не ожидал!
— Что, сынок, с деньгами делать-то будем? Ты как думаешь?
— Об этом, мамуль, пока рано думать! Дело нам предстоит непростое, тут, как я понимаю, фифти-фифти, а если попросту, пятьдесят на пятьдесят.
— И то, правда, Санечка! Да и не в одних деньгах счастье, — она обняла сына и тихонько запела. Слух у нее был отменный, да и голос неплохой: «И в степи-и глухой за-амерза-ал ямщи-ик…» Металось, билось эхо в крутых сводах уха Иван Иваныча.