Читать интересную книгу Всё к лучшему - Ступников Юрьевич

После первого моего контакта сначала была череда нескольких «третьих» телефонов. Наконец мне позвонили и сказали, что через несколько часов Талабани сам приедет на встречу. Иначе и быть не могло. Накануне в Вене, в гостинице, был убит один из лидеров иранских курдов, и обычная схема договоренностей об интервью здесь не работала. Только спонтанно, неожиданно, быстро и с инициативой их стороны.

Талабани выглядел разочарованным.

– Мы никому не нужны, – сказал он. – Никому в этом мире. Одна из самых распространенных пословиц нашего народа гласит: «У курдов не бывает друзей». Нас много, почти двадцать пять миллионов, но мы слишком раздроблены между Ираком, Ираном и Турцией. И обе последние крупные региональные державы никогда не допустят отторжения своей курдской территории под наше независимое государство. Поэтому реально мы выступаем только за автономию. И прежде всего в Ираке и Турции. Было время, когда мы создавали крупные воинские подразделения, но отказались от этого из соображений тактики партизанской войны. Оставили небольшие отряды. Удар – отход. Только так можно подтолкнуть Саддама к переговорам. Потому как рассчитывать нам не на кого.

Еще в 1919 году Лига Наций, предтеча ООН, пообещала курдам свое национальное государство. Обманули. Потом убеждали, что курды – не единый народ. Несмотря на их общий язык, культуру и традиции. Потом – просто забыли о них.

В 1946 году курды, однако, впервые создали свою республику. В Иране. Республика называлась Мухабад и была… советской. Когда армейские части СССР были выведены из Ирана, Москва поддержала курдское восстание Мустафы Барзани. Но затем деньги повстанцам давало уже американское ЦРУ и, как мне позже рассказывал уже в Тель-Авиве второй во времени руководитель Моссада Меир Амит, методам партизанской войны их обучали и израильтяне. Таковы перипетии борьбы за свободу.

Сам мулла Мустафа Барзани, кстати, действительно был легендарной личностью. Военную подготовку он проходил в СССР, воевал в иракском Курдистане, неоднократно бывал в Израиле, а умер в больнице в Вашингтоне. Три его сына пошли разными путями. Старший, Идрис, воевал. Младший предал отца и занимал высокий пост в правительстве Саддама Хуссейна взамен на осуждение вооруженной борьбы своего народа и информацию о связях повстанцев с еврейским государством. Курдский Квислинг, короче. Зато третий, Максуд Барзани, стал одим из лидеров Сопротивления. В отличие от Талабани, тогда сторонника левых взглядов, он опирался на помощь Ирана.

Сегодня иракский Курдистан – формально автономия, а фактически государство в государстве. И серьезное беспокойство для Турции, куда входят боевые отряды уже новых «пешмарга». Но об этом на Западе стараются не говорить. А в России – тем более. Иракский Курдистан-то опекают американцы, проморгали. А Турция – торговый партнер.

Тогда, в Лондоне, прощаясь, будущий первый президент нового Ирака Талабани, чтобы не быть голословным, пригласил меня пройти с его «пешмарга» через третью страну в горы иракского Курдистана, обещая безопасность и полную открытость информации.

– К нам не хотят идти журналисты, – посетовал он. – Потому что за нашей борьбой нет великих держав.

– И справедливости, – вдруг вставил охранник, поправляя пистолет, с которым он так и зашел в здание «Буш Хауса» «Би-Би-Си». Правда, вечером, когда уже мало кто был в редакции.

– Уж лучше в вашем открытом офисе, где-нибудь в Мосуле или Киркуке, – полушутя ответил я, понимая, что «третья страна» – Сирия. И в этом моя проблема, о которой я не могу ему сказать. Поскольку тоже живу в мире, где правят чиновники и предрассудки. Достаточно только выйти из редакции.

– Ничего, жизнь длинная, – Талабани грустно улыбнулся. – У курдов не бывает друзей.

ЛИТЕРАТУРОВЕД

(АНГЛИЯ, 1990)

Невежды никогда не говорят от своего имени, но зато охотно им подписываются.

– Я поэт, – сказал он. И замолчал.

Мне ничего не оставалось делать, как уважительно оценить это. Поэт так поэт. Человек имеет право.

– А чем занимались, зарабатывая на жизнь?

– Программистом, кочегаром, по обстоятельствам. А так – литературовед, – он повысил голос.

И я проникся еще больше.

– То есть анализировали творчество других?

– Слишком упрощенно, – обиделся он, и я решил исправиться:

– Где-то в университете?

– Да как сказать…

– Понятно. Какая разница, где писать, – я попытался ему помочь, почувствовав себя неловко. Действительно, какая разница? Но ведь надо платить за квартиру, свет там, газ. Куда-то ездить, звонить, не говоря уже о еде. Значит, как-то мог. И смог, если пробился к нам. Фирме как раз нужны были новые переводчики и «свежая кровь», на подхват, к ветеранам некоторых тематических программ.

– Молодец, – искренне порадовался я. – А где-то в редакциях работали?

– Некогда было, – сбрезгливил он и вдруг спросил: – А вы?

– Что я?

– Пишете стихи?

– Оставил. С тридцати трех лет…

Мне стало смешно над самим собой. Я действительно перестал. Как раз в том возрасте, когда другие возносятся к осмысленной духовной жизни. Предварительно распятые.

– А почему перестали? – не отставал он.

– Ушла потребность. Скорее, перешла в другое. В изначально любимое дело, которое, наконец, можно делать спокойно. Видимо, опустился на землю, – я попытался отшутиться. Для меня стихи всегда были личной психотерапией. Защитной реакцией на жизнь. Когда надо было противостоять, опереться на что-то принципиальное, по моим представлениям, а рядом никого не было. Вот стихи и выливались, помогая. Не более.

– Это не поэзия, – сказал он. У него была странная привычка, разговаривая, не смотреть в глаза. И рассудительная манера высказываться. На грани торможения. Это называется солидностью. – Поэзия – это музыка чувств, их глубина, а не рассуждения. Стихи.

«И вправду литературовед, – с тихим ужасом подумал я. – Пора заканчивать, иначе это надолго. Работать надо».

Через несколько минут монолога он, видимо, понял, что достаточно, и подарил сборник стихов, изданный за свои, кровные. Поэзия всенародна: греет душу автору и карман издателю. Все довольны. Абзац.

– Что касается журналистики, то она бездуховна, – продолжал он. – Аналитическая еще приемлема, если в ней пульсирует мысль. Но только настоящее творчество имеет цену.

Он все и обо всем знал. Я огляделся, чтобы это не услышали коллеги, порвут новичка ни за что. И отпросился в туалет.

Есть люди, после разговора с которыми нестерпимо хочется вымыть руки…

ПЯТАЯ КОЛОННА

(ИСПАНИЯ,1990)

Уже почти две недели мы колесили с ним по Испании, взяв в Мадриде машину напрокат. В Кордове он не выдержал.

– В соседнем доме у нас теплый ночной клуб. Пойдем?

– Это над которым желтая неоновая реклама в виде сердечка и тетенька на жердочке?

– Оно самое.

– А что я там не видел? Гастарбайтеров из Марокко? Девки – они повсюду девки…

Но он все-таки пошел.

– Береги себя, – сказал я ему по-английски и поднял большой палец вверх.

Вернувшись под утро, он долго ворочался и, наконец, не выдержал:

– Надо было ехать в Испанию, чтобы нарваться на учительницу из Молдовы!

– Начальных классов?

– Так и не узнал.

– «Береги себя. Береги себя», – передразнил он. – И зачем ты это сказал? Как пошел с ней – так и закрутилась пластинка в голове. И все упало. Да еще сто долларов выбросил. Поберегся…

Над всей Испанией болталось безоблачное небо.

Один человек мне сказал, что ему нравятся Барселона и Мадрид.

– А мне шатенки, – ответил я и подумал: «Каждый мужчина знает о своей пятой колонне. А все туда же…».

НАЦИ ЛОНДОНА

(АНГЛИЯ, 1991)

С каждой стены комнаты Стюарта смотрели Гитлер и Гесс, Муссолини и лидер британских фашистов 30-40-х годов Мосли. Безымянные для меня их соратники единогласно вытягивали вперед руку, шеи и подбородки. Они были едины. У них разные вожди, но одна ненависть.

Та же, что и у Стюарта, основателя и лидера молодежного неонацистского движения Великобритании «Кровь и честь».

Чай мы заварили в чашках прямо на полу. Стола в комнате не было. Места для него тоже. Холостяцкое жилье повсюду в мире напоминает номера дешевых гостиниц: казенного вида шкаф, кровать, умывальник, гитара и множество картинок из цветных журналов.

От входной двери можно было пройти всего три-четыре шага до кривоногой кушетки. В углу – тумбочка, накрытая до пола простой белой материей с пурпурной окантовкой и красным ромбовидным знаком посередине, и одинокий, будто голый, цветочный горшок. То ли алтарь, то ли партийная трибуна, то ли траурная ниша.

«Ну и клетуха, – подумал я, оглядываясь и привыкая к запахам чужого жилья. – В такой и приходят мысли о жизненном пространстве».

Чай был дешевый, но ароматный. Наверное, Стюарт не пожалел заварки. Он жил в этой комнате на третьем этаже дома неподалеку от станции метро Кинг Кросс в центральной части Лондона уже несколько лет. Двое соседей по площадке. Общий туалет и душ – этажом ниже. «Жил» – сильно сказано. Он здесь ночевал.