Я его даже не купила.
Гордеев действительно прав: и о чём я вообще думала, идиотка?
Мне кажется, что мой ступор длится вечность, но, скорее всего, это такая же обманка мозга.
Они же ещё не дошли до меня… Наслаждаются моим страхом.
Медленно пячусь. Я не так далеко отошла от парковки клуба. Сделать шагов тридцать, и я вернусь в освещённую зону, а там камеры, охрана… Вот там уже можно и поорать. Но это если мне повезет.
— Сто, сука, по-хорошему не хочешь? Тогда мы подоступнее обоснуй найдём.
— Белобрысая думает, что она умнее всех, — сплёвывает тот, у которого на лице тянется тонкий дугообразный шрам от уголка губ до уха.
— Да, брат, — соглашается другой с полным ртом золотых зубов. — Она нас явно не уважает, но мы ей хорошие манеры быстро привьём.
Вразвалочку они направляются ко мне. Руки они держат в карманах, и мое воображение рисует там ножи.
Я опять отступаю, шаг за шагом, но расстояние между нами сокращается всё равно.
Господи, дай мне шанс! Пожалуйста, Господи!
Но у Бога Видимо другие планы, потому что, когда мне остаётся совсем чуть-чуть, золотозубый, разгадав мои намерения, совершает хищный бросок. Мозг отстранённо регистрирует происходящее в то время, как тело действует на инстинктах.
Вот урод уже совсем рядом и выкидывает руку в мою сторону. Отпрыгнуть и развернуться я успеваю, но побежать — уже нет. Он хватает меня за шиворот пальто и дёргает на себя, впечатывая спиной в его тело. Шарфик, попавший ему под пальцы впивается мне в горло, перешибая мне дыхание на выдохе. В глазах темнеет. И вот я уже чувствую его руку, ухватившую меня за волосы. Из глаз брызжут слезы.
Да, что ж такое… Выживу — отрежу к хренам. Все, кому не лень, тягают.
В подтверждение золотозубый с наслаждением дергает за волосы.
Я визжу, потому что это больно и потому что это страшно.
— Что? Уже не такая смелая? — сипит ублюдок мне на ухо, обдавая зловонным дыханием. От него отвратительно несет мокрой пепельницей, чесночной колбасой и давно нечищенными зубами. — Заткнись, сука!
— Пожалуйста, не трогайте меня! — скулю, когда ко мне подходит тот со шрамом.
Он дёргает за пояс пальто, и у меня вырывается ещё один крик ужаса.
— Заткнись, шмара! Ненавижу таких, как ты! Дерьма в жизни не ела, поэтому и на других как на дерьмо смотришь, — выплёскивает он на меня свою ненависть. — А ну, заткнись, я сказал!
И отвешивает мне оплеуху, потому что я не могу остановиться и подвываю от страха, а золотозубый меня встряхивает.
— Отпустите…
— Что, девонька, страшно? — ласково спрашивает третий с гаденькой ухмылкой. — Отпустим, уму-разуму научим и отпустим.
— Не трогайте меня, — молю я.
Бандит со шрамом, показывая, что никого не волнуют мои просьбы, запускает пятерню за полу распахнувшегося пальто и больно сжимает мне грудь.
— Ты нарываешься, тебе сказали закрыть рот. Ещё немного, и кроме основного долга будешь отрабатывать проценты, — он мерзко ухмыляется. — Натурой. Есть у нас местечки для таких, как ты. Ваша блядская натура там расцветает, и вы, мрази, сразу забываете, как смотреть на других сверху вниз. На стёртых коленках-то оно не сподручно.
Господи, не дай ему сделать со мной что-то!
— Я б тебя и сейчас, девонька, повоспитывал, — третий одобрительно смотрит, как урод со шрамом меня лапает. — Тем более, что после Арлекина ты со мной и сама ласковая будешь. Только мы пока тебе дадим последний шанс. Как договаривались, у тебя есть еще два дня. Мы — люди чести.
И все трое паскудно ржут, а женоненавистник продолжает больно тискать мою грудь.
— Дойки зачёт! — рекламирует он. — Ремешком бы пройтись.
Я закусываю губу, когда он выкручивает сосок, и в этот момент Арлекин снова отвешивает мне пощёчину. Чувствую во рту вкус крови из прокушенной губы.
— Поняла, сука, что тебя ждёт? — спрашивает золотозубый, снова натягивая шарф.
Господи, за что? Что я сделала не так в жизни?
— Не слышу: поняла?
— Девонька, — издевательски подсказывает третий. — Если сказать трудно, ты кивни.
Я киваю, от чего шарф ещё сильнее впивается в горло.
У меня перед глазами расцветают круги.
— Вот и чудно, отпускай ее, Ружье, — и тот толкает меня вперёд на Арлекина.
Не удержавшись на ногах, я падаю на асфальт, потому что Арлекин отходит в сторону.
Кашляя, хватаюсь за горло и чувствую, что лицо мокрое. Пытаюсь утереть слезы, потому что сквозь них ничего не видно. Грязной ободранной ладошкой размазываю их, ощущая, что щека после двух ударов онемела.
Ко мне наклоняется тот третий, нарочно наступая на пальто и оставляя на нём грязный след.
— Увидимся завтра, девонька.
Они уходят, слышу только треск кустов. Растворяются, оставляя растоптанную меня в аду из беспомощности и ужаса.
Пока не тронули. Пока. Завтра увидимся.
Реву в голос.
Понимаю, что я не смогу, просто не смогу шагнуть обратно в аллею. Пойду вдоль проезжей части. Пальто светлое, сбить не должны.
Заливаясь слезами, поднимаюсь. Чуть прихрамывая из-за ободранной коленки, я пошатываясь бреду к свету.
Пульс молотит, в ушах шумит, а в голове пусто и звонко.
Медленно иду по обочине, шарахаясь от машин, выезжающих с набережной.
Они равнодушно проезжают мимо, но это и к лучшему.
Когда одна из них, минует меня, но притормаживает чуть впереди, меня начинает колотить.
Из распахнувшейся задней двери выходит здоровый мужик и направляется ко мне.
— Эй…
Я замираю столбом.
Оглядываюсь, пытаясь понять, в какую сторону бежать, и делаю шаг назад, потом ещё один.
— Да стой ты! Как тебя там? Ксюша?
Голос смутно знакомый, но называет по имени. Мужик приближается, и, сморгнув слёзы, я его узнаю. Ящер. Только он надел на майку джемпер.
Гордеев подходит ко мне. Один взгляд на меня, и желваки на его лице заходили.
— Иди-ка сюда.
Я медлю, и он кладёт мне руку на плечо, от чего я вздрагиваю и приседаю.
— Это, блядь, что за украшения?
А у меня срывает стоп-кран.
Я бросаюсь к нему на шею.
— Я на всё согласна! Сколько угодно буду отрабатывать! Пожалуйста! Пожалуйста, не бросайте меня!
Глава 5
— Они завтра придут, Денис Сергеевич, — всхлипывая, цепляюсь я за его мощную фигуру.
Наверное, я сейчас жалкая, но мне плевать. Мне больно и страшно.
Ящер пытается отодвинуть меня, но я только вцепляюсь ещё сильнее, захлёбываясь рыданиями.
— Я смогу! Я отработаю!
— Блядь, да дай ты посмотреть, — он все-таки отрывает меня от себя, и я вижу, что единственный элемент моего макияжа — тушь — остается на его белом джемпере