Читать интересную книгу Избранное - Дино Буццати

Добрых двадцать месяцев молчания и одиночества пролегали теперь между днями прибытия моих гонцов. Они доставляли странные, пожелтевшие от времени письма, в которых я находил забытые имена, непривычные для меня обороты речи, изъявления чувств, которые были мне непонятны. На следующее утро, когда мы снова пускались в путь, гонец, отдохнув одну только ночь, трогался в обратном направлении, увозя в город мои давно приготовленные письма.

Так прошло восемь с половиной лет. Сегодня вечером, когда я ужинал в одиночестве, в палатку вошел Доменико: он был еще в состоянии улыбаться, хотя еле держался на ногах. Я не видел его почти семь лет. И все эти долгие годы он мчался и мчался через луга, леса и пустыни, и бог весть сколько лошадей сменил, прежде чем доставил вот этот пакет с письмами, а мне его что-то и открывать не хочется. Доменико же отправился спать, чтобы завтра чуть свет вновь умчаться обратно.

Он уедет в последний раз. В своей записной книжке я подсчитал, что если все будет в порядке и я, как прежде, продолжу свой путь, а он — свой, то увидеть его я смогу лишь через тридцать четыре года. Мне тогда будет семьдесят два. Но я уже знаю, что такое усталость, и не исключено, что смерть настигнет меня раньше, чем он вернется.

Через тридцать четыре года Доменико заметит вдруг огни моего лагеря и удивится, почему это я прошел меньше обычного. Как и сегодня, мой добрый гонец войдет в палатку с письмами, пожелтевшими от времени и полными нелепых сообщений из мира, давно погребенного в памяти, и остановится на пороге, увидев меня, недвижно лежащего на походной койке, а по обеим ее сторонам двух солдат с факелами в руках.

И все же отправляйся, Доменико, и не ропщи на мою жестокость! Передай от меня последний поклон родному городу. Ты — живая связь с миром, который когда-то был и моим. Из полученных за последнее время сообщений я узнал, что там многое изменилось, отец умер, а корона перешла к моему старшему брату, что там, где раньше были дубы, под которыми я любил играть в детстве, теперь построены высокие каменные дома. И все же это моя старая родина. Ты — последняя связь с ними со всеми, Доменико. Пятый гонец, Этторе, который прибудет, с божьего соизволения, через год и восемь месяцев, уже не сможет отправиться в обратный путь, потому что вернуться ко мне все равно не успеет. После тебя наступит молчание, мой Доменико, — разве что я наконец все же достигну заветного предела. Но чем дальше я продвигаюсь, тем больше отдаю себе отчет в том, что границы не существует.

Границы, как мне кажется, не существует, по крайней мере в том смысле, какой мы обычно вкладываем в это слово. Нет ни высоких разделительных стен, ни непроходимых топей, ни неодолимых гор. Возможно, я перейду предел, даже не заметив его, и в неведении буду по-прежнему идти вперед.

Вот почему я думаю, что, когда вернутся Этторе и следующие за ним гонцы, я не отправлю их снова в столицу, а, наоборот, вышлю вперед, чтобы знать заранее, что ждет меня в новых местах.

С некоторых пор по вечерам меня охватывает необычайная тревога, но это уже не тоска по минувшим радостям, как было в начале путешествия, а, пожалуй, нетерпеливое желание поскорее познакомиться с теми неведомыми землями, куда мы держим путь.

Я замечаю — хотя никому еще в этом не признался, — что, по мере приближения к нашей маловероятной цели, в небе разгорается какой-то необычный свет — такого я не видел никогда, даже во сне; эти растения, горы, эти реки созданы как бы из другой, непривычной для нас материи, а в воздухе носятся предчувствия, которые я не могу выразить словами.

Завтра утром новая надежда позовет меня вперед, к неизведанным горам, сейчас укрытым ночными тенями. И я вновь подниму свой лагерь, а Доменико, двигаясь в противоположном направлении, скроется за горизонтом, чтобы доставить в далекий-далекий город мое никому не нужное послание.

СЕМЬ ЭТАЖЕЙ

Перевод Г. Богемского

Ранним мартовским утром, после целого дня тряски в поезде, Джузеппе Корте прибыл в город, где находилась знаменитая клиника. Температура у него была слегка повышена, но, несмотря на это, он проделал весь путь от вокзала пешком, с чемоданчиком в руке.

Хотя болезнь протекала в легкой форме, Джузеппе посоветовали обратиться именно в эту широко известную клинику, специализирующуюся только на данном заболевании. Это внушало уверенность, что там самые компетентные врачи и самое лучшее оборудование.

Здание Джузеппе Корте узнал издали: он уже видел его на фотографии в рекламном проспекте — и остался вполне доволен. Это был белый семиэтажный дом с нишами по фасаду, что придавало ему некоторое сходство с гостиницей. Со всех сторон клинику окружали высокие деревья.

После общего медицинского осмотра, в преддверии более тщательного обследования, Джузеппе Корте поместили в палату на седьмом — самом верхнем — этаже. Комната была отличная: кругом чистота, светлая мебель, белье и занавески белоснежные, деревянные кресла обиты яркой, пестрой тканью. Из широкого окна открывался вид на один из самых красивых уголков города. Все здесь дышало спокойствием, гостеприимством и вселяло надежду.

Джузеппе Корте сразу же улегся в постель и, включив лампочку над изголовьем, начал читать книгу, которую захватил с собой. Немного погодя в палату вошла сестра и спросила, не нужно ли чего-нибудь.

Джузеппе Корте ничего не было нужно, но он охотно пустился в разговоры с девушкой, стал расспрашивать ее о клинике. Так он узнал об одной странной особенности. Больных здесь распределяли по этажам в зависимости от тяжести заболевания. Седьмой был для самых легких. У больных с шестого уже появлялись симптомы, внушающие некоторое опасение. Пятый предназначался для тех, у кого наблюдались серьезные осложнения, и так далее — от этажа к этажу. На втором лежали совсем тяжелобольные. На первом — смертники.

Эта своеобразная система не только значительно облегчала обслуживание, но и позволяла создать на каждом этаже, так сказать, однородную обстановку, исключала нежелательные эмоции у легких больных при виде чужих страданий и агонии. С другой стороны, такой порядок давал возможность правильно распределить лечение и уход.

В результате создалась своего рода семиступенчатая иерархия. Каждый этаж представлял собой обособленный мирок с только ему присущими правилами и традициями. И так как каждое отделение возглавлял свой врач, это порождало хотя и незначительные, но вполне определенные различия в методах лечения; вместе с тем генеральный директор направлял всю работу лечебного учреждения в единое русло.

Когда сестра ушла, Джузеппе Корте поднялся и, чувствуя, что температура спала, сделал несколько шагов по комнате, выглянул в окно — не столько чтобы полюбоваться панорамой незнакомого города, сколько в надежде сквозь стекла разглядеть больных в палатах нижних этажей. Ниши по фасаду давали такую возможность. Джузеппе Корте сосредоточил внимание на окнах первого этажа, но они были далеко внизу, просматривались только сбоку, и взгляду его не открылось ничего интересного. Большинство из них было плотно закрыто серыми шторами.

Вдруг Корте заметил, что из окна соседней палаты высунулся какой-то человек. Они долго и дружелюбно переглядывались, но ни тот ни другой не решался заговорить. Наконец Джузеппе Корте собрался с духом и спросил:

— Вы тоже здесь недавно?

— Увы, нет, — ответил тот, — я здесь уже два месяца… — Он помолчал, не зная, как продолжить разговор, потом добавил: — Вот высматриваю своего брата.

— Вашего брата?

— Да, — сказал незнакомец. — Мы, как это ни странно, поступили в один день, но его состояние все время ухудшалось, и, подумайте только, он сейчас уже на четвертом.

— Что значит — на четвертом?

— На четвертом этаже, — произнес тот с выражением такого сострадания и ужаса в лице, что Джузеппе Корте прямо похолодел.

— Неужто на четвертом этаже такие тяжелые больные? — осторожно спросил он.

— И не говорите! — Собеседник медленно покачал головой. — Конечно, не совсем безнадежные, но все равно радости мало.

— Но если на четвертом этаже столь тяжелые больные, кого же тогда кладут на первый? — спросил Корте с той шутливой непринужденностью, с какой мы говорим о печальных вещах, нас лично не касающихся.

— Ох, на первом только умирающие. Врачам там уже нечего делать. Там работа для одного священника. И разумеется…

— Но ведь на первом этаже очень мало больных, — перебил Джузеппе Корте: ему не терпелось получить подтверждение, — почти все палаты закрыты.

— Сейчас действительно мало, но утром было порядочно, — ответил с едва заметной улыбкой незнакомец. — Вон шторы опущены в палатах только что умерших. Посмотрите — на других окна не зашторены… Вы меня извините, — добавил он, медленно отходя от окна, — кажется, становится прохладно. Я лягу в постель. Желаю всего наилучшего…