А уж она своего времени не упустит — окружит папеньку заботой да лаской, да так к себе привяжет, что не разольешь! Все говорят, мол, что Полина — актриса никудышная, ничего-ничего, я им такой театр покажу, мечтала Полина, что вы все у меня, князья да княгинюшки, как миленькие по струночке ходить станете да в глаза заглядывать: что тебе, свет Настенька, надобно, чем тебе помочь-подсобить, улестить-угодить?..
Одно плохо: слышала Полина, Лиза как-то говорила Соне, что ждет не дождется, пока Сычиха поправится, что она, дескать, точно скажет — Анастасия Полина или нет. Не то, чтобы Полина в своем счастье сомневалась, но все же скребли у нее на душе кошки — мелко так да противненько. А вдруг и в самом деле — очнется лесная ведьма да не признает в ней Настю, что тогда? Куда ей деваться с таким позором?
Мысль об этом натолкнула вдруг Полину на действия, и, пока семья по церквам разъезжала, она к Забалуеву подалась и все ему про себя новую рассказала. Глаза у Андрея Платоновича мигом загорелись, и он немедленно велел ей написать заявление на его имя, как предводителя уездного дворянства, чтобы взял на себя заботу о признании ее дочерью князя. Писать, правда, пришлось под диктовку да пару раз переписывать, ибо с грамотностью у Полины всегда были сложности, но, в конце концов, проблему эту осилили, и Забалуев обещал ей завтра же заехать к Долгоруким и проверить, как ей живется в имении — не обижают ли девушку почем зря…
Вернувшись от Забалуева, Полина застала Долгоруких в трауре — княжна Репнина отказалась венчаться с Андреем. Хваткая Полина тотчас поняла, что ставки ее пошли вверх. Княжна-то, рассказал Полине Дмитрий, как оказалось, приревновала Андрея Петровича к Таньке, что служанкой жила у них сызмальства, и еще ребеночка от молодого Долгорукого, кажись, прижила. Только Полину-то не обманешь — она эту правду давно знала. Что Танька за Никиту собралась — так грех свой скрывала, потому что для Никитки всегда один свет в окошке был — Анька, проклятая разлучница и интриганка.
Полина сразу к князю в кабинет побежала, и Долгорукий, встретив в ее взгляде готовность слушать, отводил душу, сетуя на обиду, нанесенную Репниной. Полина молча кивала, иногда неопределенно поддакивала, но про себя отмечала, что князь по-настоящему потрясен случившимся. Видать, что-то за этой свадьбой еще стояло. Никак, князь себя со стороны рассмотрел, свое в сыновнем горе увидел.
Потом князь Петр попросил отвести его в столовую, но ужин, проходивший в растерянности и при отсутствии Лизы и Андрея, внезапно прерван был выстрелом, долетевшим из кабинета. Полина вздрогнула: ведь они только что оттуда ушли, не напали ли грабители.
Сидевшие за столом переглянулись, словно спрашивая друг друга — не ослышались? А потом все разом бросились в кабинет.
Вид окровавленного Андрея испугал Полину — не то, чтобы она смерти боялась, но как-то стало не по себе, неуютно, что ли. Хотя из события этого ей-то уж точно выгода была прямая и очевидная: одним Долгоруким меньше, ее наследство больше. Полина долго и выразительно ахала и стонала, заламывая руки и по-простонародному хватаясь за голову. И, пока другие занимались обезумевшей от ужаса княгиней и раненым Андреем, Полина никого не допускала к «папеньке» — сама ему воду ко рту подносила, платочком обмахивала, чтобы легче дышал, гладила по плечам, снимая напряжение.
Князь Петр ее заботой был тронут и все время, пока приехавший вскоре доктор Штерн не констатировал смерть Андрея, держал ее за руку — крепко-крепко, как будто не просто искал поддержки, а молил ее — помоги, помоги!.. И на какой-то миг Полина даже растерялась — она не Бог, и уж если медик ученый ничего путного сделать не смог, то она и подавно. И потом ей за здоровье Князева сыночка молиться не резон: оживет, поправится и опять по новой жениться надумает, а ей — опять же проблема, что с ним, непоседливым, делать.
Однако неожиданно для себя Полина в какой-то момент заметила, что случившееся не просто потрясло Долгоруких — разрознило и сделало беспомощными. И, осознав это, она немедленно взяла власть в доме в свои руки и принялась командовать слугами, а те, видя абсолютную невразумительность поведения хозяев, и сами невозможно потрясенные смертью Андрея Петровича, сделались покорными ей и беспрекословно выполняли ее четкие распоряжения.
Умершего Андрея обрядили и снесли в домашнюю церковку, свечей поназажигали… Долгорукую заперли в ее комнате, и доктор Штерн дал ей сильного успокоительного, князя Петра увели в спальную, а Соня с Лизой и сами ушли, обнявшись, точно искали друг в дружке сил противостоять своему страшному горю. Полине никто не мешал управлять, и она почувствовала всю полноту власти, которую чужая беда часто дает в руки посторонним и случайным людям.
Когда она убедилась, что все в доме стихло — хотя тишина эта была пугающей, как бывает затишье перед грозой — и сама наведалась в церковку.
— Варвара? — удивилась Полина, застав выходящую в притвор кухарку Корфов. — А тебя чего нелегкая принесла? Я думала, ты должна подле своего барина-убийцы крутиться.
— Какая же ты, Полина, бессердечная! — шепотом сказала Варвара. — Такое горе — Андрей Петрович погиб! Он ведь не чужой мне, почитай, с младенчества они с Владимиром Ивановичем как братья.
— Хорош братец! — криво усмехнулась Полина. — Пристрелил князя, и все!
— Что — все?! Что — все?! — осерчала Варвара. — Ты-то что знаешь? Как смеешь Владимира Ивановича обвинять? Никогда он на друга руки бы не поднял, ошибка это, не стрелял он, не мог стрелять!
— Это уж пусть суд разбирается, — пожала плечами Полина. — Не нашего ума такие дела судить-рядить, да только я своими глазами и пистолет видела, и Андрея Петровича в крови.
— А тебя это как касается? — тихо спросила Варвара. — Ты-то здесь кто? Отчего распоряжаешься да свое мнение выставляешь?
— Да ты и не в курсе, Варя? — догадалась Полина. — Я ведь теперь здесь, в имении, не последний человек. Я — дочь князя Петра, нареченная Анастасия.
— Что это тебе в голову взбрело, Полька? — замахала на нее руками Варвара. — Что мелешь? Какая ты Анастасия? Аполлинария ты, да и то лишь потому, что я так тебя назвала, когда безродную в корзинке на ступеньках дома обнаружила.
— Это ты — глупая, — нахмурилась Полина, — а я свою родословную знаю. Ты меня в одеяле нашла с буквой А вензелечком, а одеяльце принадлежало полюбовнице князя Петра, что приходится мне матерью. Она ребенка родила да сберечь не сумела, похитили у нее младенца-то.
— Младенца у Марфы действительно похитили, — покачала головой Варвара, — да только тот младенец — не ты.