это хваленое «самопознание» уже в течение долгого времени сводится только к самоистязанию и самоуничижению, не давая в результате ни малейшей практической жизненной выгоды[120].
(И. 1827)
* * *
Если я знаю свое отношение к самому себе и к внешнему миру, я называю это правдой. Так каждый может обладать своей собственной правдой, и тем не менее это всегда – одна правда.
* * *
Гений проявляет своего рода вездесущие: в общем – до опыта, в особом – после опыта.
* * *
Деятельный скепсис – это тот, который неустанно стремится преодолеть самого себя и через упорядоченный опыт достичь своего рода условной надежности.
Общий характер такого ума – тенденция исследовать, действительно ли присущ данному объекту какой-либо предикат; а совершается это исследование с той целью, чтобы все выдержавшее такое испытание с уверенностью применять на практике.
* * *
Все практики стремятся сделать мир сподручным (handrecht); все мыслители хотят, чтобы он был приспособлен к голове (kopfrecht). Пусть сами смотрят, насколько это удается каждому.
* * *
Мышление и деятельность, деятельность и мышление – вот итог всей мудрости. Оба должны неустанно двигаться в жизни взад и вперед, как выдыхание и вдыхание. Кто делает для себя законом испытывать деятельность мышлением, мышление – деятельностью, тот не может заблуждаться, а если и заблудится, то скоро вернется на верную дорогу.
9. Универсализм
Кто не согласится, что чистые наблюдения делаются реже, чем это обыкновенно полагают? Мы так скоро смешиваем наши ощущения, наше мнение, наше суждение с предметом нашего опыта, что не долго остаемся в спокойном состоянии наблюдателя, а начинаем устанавливать известные положения, которым мы можем придавать вес лишь постольку, поскольку можем до некоторой степени положиться на природу и развитие нашего ума.
Более прочную уверенность в этом может дать нам та гармония, в которой мы находимся с другими, тот опыт, что мыслим и действуем мы не в одиночку, а коллективно. Беспокойное сомнение, не принадлежит ли наше воззрение нам одним, сомнение, так часто охватывающее нас, когда другие высказывают убеждение, противоположное нашему, только и ослабляется, даже упраздняется, когда мы вновь находим себя во многих; тогда только мы с уверенностью можем пользоваться обладанием такими принципами, которые долгий опыт мало-помалу подтвердил нам и другим.
* * *
Все наши мысли и дела, имеющие общее значение, принадлежат миру, и все то из усилий индивидов, что он может использовать, он и доводит сам до зрелости.
(Пропилеи)
* * *
«Pereant qui ante nos nostra dixerunt!»[121]
Такие странные слова мог бы произнести только тот, кто возомнил бы себя автохтоном (саморожденным существом). Кто считает честью для себя происхождение от разумных предков, признает за ними, во всяком случае, столько же человеческого смысла, сколько за собою.
* * *
Многие мысли вырастают из общей культуры, как цветы из зеленых веток. В период цветения повсюду распускаются розы.
* * *
Известные настроения и мысли часто носятся в воздухе, так что их могут поймать многие. Immanet aёr sicut anima communis, quae omnibus praesto est et qua omnes communicant invicem. Quapropter multi sagaces spiritus ardentes subito ex aёre persentiscunt, quod cogitat alter homo[122]. Или, выражаясь менее мистически: известные представления созревают в течение известного периода. Так и в разных садах плоды падают с дерева в одно время.
* * *
Настоящее открытие и изобретение есть ведь восприятие, разработка которого не может сразу воспоследовать. Оно покоится в уме и сердце; кто носит его с собою, чувствует на себе тяжесть: он должен говорить о нем, он старается навязать свои убеждения другим, но его не признают. Наконец за дело берется способный человек и излагает его более или менее как свое собственное.
(Метеоры)
* * *
Все благоглупости относительно «пре- и постоккупации», плагиатов[123] и полузаимствований так ясны мне и представляются такими вздорными: что носится в воздухе и чего требует время, то может возникнуть одновременно в ста головах, без всякого заимствования. Но – на этом мы поставим точку, ибо со спором о приоритете дело обстоит так же, как со спором о легитимности: первичнее и правомернее не кто иной, как тот, кто может удержаться.
(П. 1816)
* * *
Так как все человечество нужно рассматривать как одного великого ученика, то никому не следовало бы хвалиться особым мастерством.
(П. 1828)
* * *
Изолированный человек никогда не достигает цели.
(П. 1808)
* * *
Лишь все человечество вместе является истинным человеком, и индивид может только радоваться и наслаждаться, если он обладает мужеством чувствовать себя в этом целом.
(П. П. 9 кн.)
* * *
Людей надо рассматривать как органы их века, двигающиеся большею частью бессознательно.
* * *
Лучшие люди в свои блаженнейшие минуты приближаются к высшему искусству, где индивидуальность исчезает и создается только безусловно правильное.
(П. 1804)
* * *
Все говорят об оригинальности, однако что это значит? Как только мы рождаемся, мир начинает действовать на нас, и так продолжается до конца жизни. Да и вообще, что можем мы назвать своим собственным, кроме энергии, силы, воли? Если бы я мог сказать, чем я обязан великим предшественникам и современникам, то немного бы осталось на мою долю.
(Эккерман)
* * *
Французы видят в Мирабо своего Геркулеса, и они совершенно правы. Однако они забывают, что и колосс состоит из отдельных частей и что Геркулес древности представляет то же коллективное существо, великого носителя собственных и чужих дел.
В сущности ведь все мы – коллективные существа, как бы мы там ни вертелись: как мало из того, чем мы обладаем и что мы собою представляем, можем мы назвать в самом чистом смысле своею собственностью! Решительно всё должны мы принимать и учиться как от тех, кто был до нас, так и от современников наших. Даже величайший гений недалеко ушел бы, если бы он захотел брать все из своего внутреннего мира. Но многие очень хорошие люди не понимают этого и топчутся полжизни во мраке со своими кусочками оригинальности. Я знал художников, которые хвастались, что не следовали никакому мастеру, а обязаны всем собственному гению. Безумцы! Как будто это вообще возможно! Как будто мир не навязывается им на каждом шагу и не делает из них, вопреки их собственной глупости, чего-нибудь более или менее путного! Да, я утверждаю, что, если бы такой художник только прошелся вдоль стен этой комнаты и бросил хотя бы