Читать интересную книгу Флердоранж — аромат траура - Татьяна Степанова

— Что говорили здесь, в клубе, о его убийстве? Может быть, какие-то слухи ходили о причинах? — спросил Никита.

— Не знаю я. Я лично двумя руками перекрестилась, когда об этом узнала. Надоел он мне смертельно, старый козел! А уйти попробуй уйди от папули, на собственных кишках в подъезде повесят. А потом я еще потому не переживала, что знала — он же мне по-черному изменял. Со всеми любовь крутил. У него нас, штатных любвей, знаете сколько тут было — гарем.

— И где же другие его привязанности? Они по-прежнему работают тут? — спросил Никита.

— Нет, я одна из всех зацепилась. Номер мой нашему новому арт-директору понравился. Ну я пока и осталась на старом месте — платят ничего… Когда Богдашу-то убили, мы в основном не о нем, мы о себе думали, переживали — что с клубом будет, что с нами, «Бо-33» только ведь на папуле и держался.

— А каких-то деловых конфликтов, коммерческих в связи с клубом у Бодуна не было?

— Понятия не имею, он меня в свои дела не посвящал.

— Ну а наезды на клуб были?

— Да кто же это на Богдашу наехать-то бы посмел, вы что? — Жанна усмехнулась. — Он сам на кого хошь наехать мог. У него друзей — он сам говорил — вся Матросская тишина.

— Но все-таки ведь кто-то его убил.

— Да мало ли сейчас отморозков? Он же ехал тогда один, ночью, как говорили, ну и напали на него — может, тачку хотели отнять. Тачка у Него была крутая.

— Его «БМВ» не украли, — сообщил Никита.

— Ну, я не знаю — мало ли что… Сейчас вой за десятку в лифте задушат, а вы говорите…

— Вспомните, пожалуйста, перед отъездом в Тулу он вам ничего не говорил? Может быть, называл какие-то фамилии, может, хотел с кем-то встретиться?

— Ничего он мне не говорил. Я тогда, в прошлом году, — это конец июня был — приехала из Анталии — отпуск у меня был недельный. Я прилетела, а Богдан уехал. И даже мне не позвонил.

— А вот при вас он не называл такие фамилии — Чибисов, Хвощев?

— Нет.

— А Павловский, Бранкович?

— Как-как первая? — Жанна нахмурилась.

— Павловский Александр, в прошлом известный тележурналист — не помните его? По телевизору часто выступал.

— То-то фамилия известная, примелькавшаяся… Нет, при мне Богдаша такого не упоминал. А что, разве он с Павловским знаком был? Я его действительно по телику видела — такой мальчик был супер-пупер…

— А такое место под Москвой — Славянолужье, не всплывало в разговорах? — продолжал допытываться Колосов. — Может, Бодуна кто-то приглашал туда на выходной, на рыбалку, в баню, а?

— Богдаша сам всех всюду приглашал хлебосол был, а в баню вообще посылал часто, — Жанна усмехнулась. — Не знаю я никакого Славянолужья. Далеко это? Мы дальше Завидова с ни не ездили. В Ольгино в охотничий коттедж он любил зимой наезжать. Так это рядом совсем. Но вместе мы и были там всего пару раз…

— Дела в клубе он сам вел?

— Только сам, всегда.

— А другие акционеры в управлении имуществом участвовали?

— Не знаю, вряд ли. Но с нами, с танцовщицами, он эти вопросы, знаете, как-то не обсуждал.

— А вы при нем здесь в клубе танцевали и… и только?

— Как это понять — и только? А что я, по-вашему, должна была еще делать?

— Ну, у вас сейчас такое крейзи-меню. А год назад при — Бодуне, наверное, и не такое еще было, а?

— Короче, Жанна, не прикидывайся пай-девочкой. Снимать вас клиентам бодун давал? — грубо спросил Обухов.

Лицо Жанны перекосилось. Но ответила она тихо:

— Нет…

— Да брось, никогда не поверю.

— Нет.

— За себя говоришь или за весь стриптиз?

— Да пошли вы, — Жанна закусила губы.

— Мы пойдем, когда закончим, — Обухов печально вздохнул. — А ты тоже с нами отсюда можешь уйти. Сама знаешь куда. И там совсем другая жизнь начнется — без танцев. Почти такая же, о какой тебе твой Бодун рассказывал, вспоминая свою воровскую молодость.

Никита посмотрел на Жанну Зарубко — в ее темных, сильно накрашенных глазах под Гневной бравадой таился испуг.

— Погоди, Гена…

— Чего погоди? Она нас посылает, мозги нам пудрит вот уже полчаса, а ты — погоди. — Обухов, подыгрывая, начал картинно свирепеть.

— Жанна, ну, пожалуйста, не надо обострять. И вы и мы заинтересованы, чтобы этот наш разговор шел мирно, конструктивно, И потом, насколько я понимаю ситуацию — откровенность с нами в ваших же интересах. Потому что любая помощь правоохранительным органам всегда учитывается и смягчает… Ну, вы сами знаете, что смягчает, — Никита плел сам не зная что, дружелюбно улыбаясь фигурантке. — Я понимаю, вы сильно устали после выступления, раздражены… Ну, так пока на этом и закончим. Продолжим беседу в следующий раз. А пока… вы мне фамилию и адресок вашей подружки Зои не дадите? Я с ней тоже хотел бы встретиться.

— У нее фамилия смешная была — Копейкина. Она даже комплексовала сильно из-за этого. А встретиться вам с ней не удастся.

— Почему? — спросил Никита.

— Потому что она умерла.

— Умерла?

— Да, умерла. Была у меня подружка, и не стало ее. — Жанна закурила сигарету.

— А что же с ней такое случилось?

— Несчастный случай. Перепила она…

— И давно это произошло? …

— Давно, года три назад, нет, уже четыре… Как я пришла в «Бо-33», так на следующую, зиму мы как раз Зойку и схоронили.

— А здесь в Москве она по какому адресу жила?

— Квартиры снимала — в Люблино, в Чертаново. Я ж вам говорила — она из Обнинска, а в Москву перебралась, денег заработать. Ну и так вообще… Но вот только недолго она в этой вашей Москве прожила. Ну что, все? Все вопросы задали? Тогда по крайней мере в туалет-то мне дадите сходить или мне тут прямо перед вами золотой дождь организовать? — Жанна снова зло, вызывающе прищурилась.

Никита только руками развел — да, пожалуйста, препятствий не чиним.

Про себя он решил, что этот допрос, в принципе мало что давший, в будущем следует, конечно, возобновить, но…

Уже на улице он еще раз окинул взглядом сияющий огнями фасад «Пингвина». Это средоточие удовольствий и развлечений со всеми его эротическими шоу-провокациями, пляшущими ложными трансвеститами, стриптизершами, боулингом, бесплатными коктейлями для игроков казино и танцующей в стиле садо-мазо крошкой Жанин было так бесконечно далеко от…

Поля, луга, заросшие ветлами берега Славянки, мирно жующие траву коровы и козы, новые дома-замки, старые хаты брошенных деревень, пыльные разбитые проселочные дороги — где все это здесь, на Лужнецкой набережной в центре гигантского никогда не спящего города? Нет этого и быть не может… Никакой связи, никаких точек соприкосновения…

В памяти всплыла картина: растерзанное тело на вытоптанной земле среди колосящейся ржи. Если и можно отыскать какие-то концы, то надо искать их там, на месте, а не здесь…

Черный пингвин на золотисто-оранжевом поле возник на неоновом панно — Никита подумал, а какой, интересно, была внешняя реклама здесь год назад, когда клуб назывался еще «Бо-33»? Неоновый пингвин заколыхался, замерцал, на надуваясь, превращаясь в огромный искрящийся шар. Казалось, он подмигивал — нагло и хитро, словно знал какую-то тайну, но не хотел, чтобы ее узнал кто-то еще, потому что в OM и была вся соль, вся острота и интрига… Шар беззвучно лопнул, ярко расцвечивая темную воду Москвы-реки оранжевой пылью огней.

Глава 20

НЕУДАЧИ

Наутро как-то неожиданно и сразу вдруг испортилась погода. С севера навалились тучи, подул холодный ветер, брызнул дождь. Было воскресенье, а отдыхом, летом точно и не пахло. Словно раньше срока вдруг наступила осень, испортив и настроение, и климат.

Для Никиты Колосова воскресные дни оказывались самыми тягостными. Дома он буквально не знал куда себя деть. Хорошо еще усталость взяла свое, и он проспал допоздна. Но потом все равно пришло время проснуться и вот…

Воскресенье было длинным-длинным, серым-серым, дождливым-дождливым. И надо было еще придумать, как его убить, чем занять себя. Если когда Никита и завидовал своим женатым друзьям, так это только по воскресеньям. Женатики в выходные были полны не своих, не собственных планов и идей. Безропотно подчинялись женам, отпрыскам, тещам. Возили семейство на дачу, копались в грядках, выгуливали потомство в зоопарке, делали дома ремонт. В этой зависимости от семьи, обычно всячески презираемой по будням, по воскресеньям Колосову мерещилась, какая-то особая неповторимая сладость! К горлу комком подступала зависть и печаль. И холостая свобода казалось такой постылой, такой ненужной.

Хотелось сесть перед кем-то, положить этому кому-то голову на колени и замереть, ощущая в сердце одну только нерастраченную сентиментальную нежность, настойчивое желание заботиться, оберегать, холить, лелеять, защищать, любить. Кого? Этого вопроса по воскресеньям просто не существовало. Конечно же, ЕЕ. Ее одну.

Справиться с этим горьким чувством одиночества и заброшенности можно было, лишь двумя способами: как следует выпить или же приехать на работу.