1917 года и вспыхнувшей за ней братоубийственной Гражданской войной. Печально знаменитый лозунг «Грабь награбленное!» означал не только свободу для абсолютного произвола власти. Он означал в то же время свободу для самых низменных инстинктов рядового российского обывателя в преследовании своих интересов или даже просто в борьбе за выживание. Сыграла свою роль, несомненно, и азартная, исторически безответственная борьба новых властей с религией. Все моральные тормоза, которые церковь веками взращивала в человеке, оказались почти мгновенно ненужными обществу. «Народ-богоносец» с таким ожесточением крушил повсюду храмы и церкви, что нередко это вызывало изумление даже у тех, кто его к подобному варварству подстрекал.
Последовавшие за тем годы разрушительной коллективизации, массовых голодовок, жесточайшего террора, многомиллионных лагерей принудительного труда, лживой официальной трескотни и тотального контроля над повседневной жизнью всех и каждого еще больше заставляли обычного российского человека сжаться, уйти в себя, спрятаться как можно глубже от всей этой враждебной ему действительности. Для людей оставалась лишь одна забота — самосохранение, для чего все средства были хороши. И даже взлет патриотических настроений в годы Великой Отечественной войны мало что изменил в этом отношении: во-первых, незаживающей раной на годы и поколения вперед остался вопрос: почему, по чьей вине за победу пришлось заплатить как минимум 27 миллионами жизней, а во-вторых, все надежды на лучшую, более свободную и более обеспеченную жизнь после войны очень скоро рассыпались в прах.
Основной же итог периода российской истории с 1917 по 1953 год заключался, несомненно, в том, что лучшая и в умственном, и в нравственном, и даже в физическом отношении часть нации была по тем или иным причинам за эти годы уничтожена. Что, между прочим, дало некоторым нашим генетикам основания утверждать, что этот генетический ущерб российское общество может восполнить не ранее чем через пять поколений, т. е. в лучшем случае к середине XXI века.
Но, хотя в те годы всякий уголовный элемент считался, как известно, «классово близким» (в отличие, скажем, от интеллигенции), все же без некоторых твердо обозначенных морально-нравственных ограничителей власть обойтись не могла, ибо одним лишь тотальным террором единство народа и страны обеспечить было просто физически невозможно. Морально-нравственные принципы, очень близкие по своему содержанию к традиционным христианским ценностям, были официально провозглашены как основа общественной жизни (другой разговор, что это не мешало ни власти, ни обывателю нарушать их на каждом шагу, но предпочтительно не в открытую, а, так сказать, «втемную»). Нравственному здоровью общества в огромной степени содействовали и еще сохранившиеся традиции великой русской культуры, и гордость за победу страны в недавно окончившейся войне, и взлет российской науки, обеспечивший, в частности, Советскому Союзу военно-стратегический паритет с его соперниками, и размах народного образования, и деятельность значительной части творческой интеллигенции, где прямо, а где исподволь подталкивавшей российского человека к общепринятым общечеловеческим ценностям.
Иначе говоря, зло в обществе было в определенной мере придавлено всем складом жизни. Но это не значило, что оно исчезло или было уж очень ослаблено. Нет, оно сохранялось, накапливало силы и только, так сказать, затаилось до иных времен.
Эти времена наступили, когда общественное зло, копившееся в России несколько поколений, т. е. на протяжении почти всего ушедшего века, вырвалось наконец на рубеже 1990-х годов из-под той административно-охранительной крышки, которая хоть как-то, хоть слабо, но все-таки прикрывала этот бурливший изнутри котел. Весь XX век бывший проклятьем России принцип «цель оправдывает средства» получил не только всеобщее повальное распространение, но был вновь (но уже в других, так сказать, декорациях) легализован верховной властью и принят как руководство к действию в ее практическом управлении страной.
Можно, конечно, исповедуя известный толстовский принцип «нет в мире виноватых», списать все на действие каких-то неподконтрольных нам, едва ли не потусторонних сил. Можно перевернуть этот принцип и сказать, что все, т. е. каждый из нас, по-своему виноваты в том, что с нами произошло. И все же решусь утверждать, что первый и, возможно, главный адрес известен: самый мощный толчок всему этому духовно-нравственному обвалу последнего десятилетия XX века был дан как раз оттуда, откуда его, казалось бы, меньше всего следовало ожидать, — от самого российского государства.
Не думаю, что в нынешней духовно-нравственной дезориентации российского общества решающую роль сыграло выдвижение на первый план давно известных человечеству, но для нас все еще новых лозунгов типа «Обогащайтесь!», «Кто не успел, тот опоздал», «Каждый за себя, один Бог за всех» и т. п. В конце концов, в результате десятилетий или даже столетий упорных, целенаправленных усилий цивилизованные страны смогли на подобной основе построить вполне жизнеспособное, эффективное и высоко солидарное общество, где извечно присущие человеку инстинкты обогащения и накопительства весьма строго, однако, ограничиваются детально разработанной системой социальных и юридических гарантий. Недаром сегодня в большинстве западных демократий определяющим становится принцип: «Рыночной экономике — да, рыночному обществу — нет». История, жизнь убедительно подтверждают, что демократия, рынок и социальная справедливость отнюдь не обязательно конфликтуют друг с другом. Вполне возможна и реальна если и не их полная гармония, то, по крайней мере, постоянно нарастающий процесс их взаимного сближения и приспособления. Но, следует подчеркнуть, при одном и непременном условии: если игра ведется честно, если высокие нравственные принципы не только декларируются, но и последовательно проводятся в жизнь, если власть и общество испытывают хотя бы минимальную степень доверия друг к другу. Как раз именно этого не было и нет в современной российской действительности. Верховная власть слишком часто за последние 10–12 лет беззастенчиво обманывала российское общество — и в политике, и в экономике, и в социально-культурной сфере.
В политике первым нравственным шоком для российского общества было откровенное и безоглядное пренебрежение мнением народа, когда спустя всего несколько месяцев после референдума весной 1991 года, в ходе которого большинство населения высказалось за сохранение единства страны, последовало трагическое (и отнюдь не обязательное) решение о развале единого государства, принятое в Беловежской Пуще. Другую незаживающую рану в народном сознании оставил октябрь 1993 года, когда политический конфликт между парламентом и президентом, в котором виноваты были обе стороны, был решен не цивилизованными методами, а насильственным путем. Столь же глубокую и тоже открытую рану в сознании российского общества образовал чеченский конфликт (особенно первая его фаза), когда верховная власть не сумела найти ничего лучшего, как попытаться подавить ею же самой созданный очаг сопротивления вооруженной силой.
Особенно остро очевидный обман, нечестность новой власти российское общество ощутило в экономике и социально-культурной сфере. Тотальная государственная конфискация всех сбережений населения в 1992 году; практически дармовая приватизация общенародной собственности (небольшая и небогатая Боливия, например, получила