Эрбор с другом устроились в одной из передних комнат, где мебель оставалась занавешенной. Они сидели перед камином, играли в шахматы, между ними стояла бутылка виски, и Эрбор заметно нервничал. Это было около двух часов назад. Затем констебль принялся выполнять задание. Он стал расхаживать по дорожке, нарочито громко ступая по гравию, после чего быстро скрылся за углом дома. Через мгновение друг Эрбора, Спенглер, поднял штору и выглянул наружу, после чего снова ее опустил. Эта игра продолжалась какое-то время. Они позвонили в полицию, и полицейский обошел весь сад со своим фонариком, но, разумеется, нашего человека не обнаружил. Когда все успокоилось и наш человек вернулся к окну, он решил подстегнуть Эрбора. Бутылка виски была наполовину опустошена, и кто-то из собеседников столкнул шахматную доску на пол. Казалось, Эрбор пытается убедить в чем-то Спенглера, который внимательно его слушал. Затем наш человек обошел дом сзади и сильно подергал ручку кухонной двери. В следующее мгновение он ретировался за гараж и очень вовремя. Кто-то распахнул дверь кухни, выставил наружу руку с зажатым в ней пистолетом и стал наугад палить по всему саду. На шум сбежались все полицейские со всей округи, поднялся скандал, и Спенглеру пришлось предъявить свое разрешение на владение оружием. Когда все улеглось, Эрбор созрел для сдачи. Он потребовал, чтобы полицейские отвезли его в участок и позвонили мне. И настаивает, чтобы ему предоставили возможность встречи со мной.
Казалось, доктор Фелл не слишком доволен результатами своего плана.
– И что вы собираетесь делать? – спросил он.
Хэдли взглянул на часы и нахмурился:
– Почти десять минут первого… Гм… Но я боюсь откладывать это до утра. С наступлением дня он может успокоиться и откажется говорить. Мы должны воспользоваться его паническим состоянием. Но мне не хочется везти его в Скотленд-Ярд… Люди его типа становятся скрытными, когда оказываются в такой обстановке… А сам я не могу ехать в Голдерс-Грин…
– Почему бы не доставить его прямо сюда?
– Надеюсь, против этого не будет возражений? – Хэдли вопросительно взглянул на Шейлу Биттон. – Это было бы лучше всего. Далри может отвезти мисс Биттон домой. Да, верно. Я прикажу привезти его в полицейской машине, чтобы он был уверен в своей безопасности. И здесь с ним можно так же спокойно поговорить, как и в любом другом месте.
– А он не сможет рассказать все по телефону? – поинтересовался доктор.
– Нет. По странной причине он страшно боится телефонных разговоров… Ладно. – Хэдли отдал в трубку краткие распоряжения и разъединился. – Фелл, как вы думаете, что ему известно?
– Я боюсь сказать вам, что я думаю. Просто боюсь. Вспомните, я задавал вам такой же вопрос, когда мы решили, что Дрисколл был убит в арке под Кровавой башней, когда в нее входили с одной стороны миссис Биттон, а с противоположной – Эрбор… – Он бормотал все это себе под нос и внезапно замолчал, вспомнив о присутствии Шейлы Биттон. Девушка стояла за спиной Далри и, очевидно, не расслышала его слов, которые наверняка вызвали бы у нее вопросы. Доктор пристально вгляделся в коридор и пожевал кончик уса. – Не важно. Скоро мы все узнаем.
Хэдли оглядел кабинет. Шейла внесла свою долю в беспорядок, о чем никто бы и не подумал раньше. Она нагромоздила в центре комнаты целую кучу памятных предметов: два серебряных кубка, фотографию спортсменов в рамочке, биту для крикета, вязаный свитер бегуна, фарфоровую чашку с надписью «С днем рождения, Шейла», альбом с марками, сломанную удочку и две искривленные теннисные ракетки. В этой комнате, погруженной в полумрак, подумалось Рэмпоулу, воспоминания собирались вместе, заметно усиливаясь… Он вновь с ужасом понял: этот человек умер.
– А я бы предпочла, чтобы вы все ушли отсюда! – вдруг раздался горячий возглас девушки. Она протиснулась мимо Далри в узком коридоре с детской агрессивностью и встала перед ними, не сводя с них взгляда. – Здесь все в таком беспорядке! Фил не поддерживал чистоту. И я не знаю, что делать с его одеждой. Ее так много, и вся она разбросана по комнате… и здесь еще новый красивый цилиндр. Я знаю, это папин, потому что внутри золотом написано его имя. И я не могу сообразить, как он сюда попал.
– Что? – Хэдли словно очнулся от своих мыслей. Он серьезно посмотрел на доктора: – Вы думаете, он возвращался сюда после того, как… То есть перед тем, как направиться в Тауэр?
– Я в этом совершенно уверен, – ответил доктор Фелл. – После того как он сделал то, о чем вы думаете, у него оставалось в запасе целых двадцать минут, чтобы вовремя успеть на встречу в Тауэре. Но вместо этого он на двадцать минут опоздал… Все верно, мисс Биттон. Отложите цилиндр вместе с остальными вещами.
– И все-таки я рассчитываю, что вы уйдете, – деловито произнесла она. – Боб, сходите за Марксом, пусть он все отнесет в машину. Я вся перепачкалась. К тому же он разлил масло по столу, на котором стоит машинка, да еще этот острый камень, я даже порезала палец…
Хэдли медленно повернулся и осмотрел стол. Рэмпоул представил себе сидящего под зеленой лампой Дрисколла, терпеливо затачивающего стрелу, которую позже вонзят ему в сердце…
– Точило, – пробормотал старший инспектор. – И пишущая машинка… Кстати, доктор, вы нашли тот инструмент, который искали, но сказали, что искали что-то в пишущей машинке. И что же это было?
Доктор Фелл крутил в руках мышку.
– Я искал начало некоего репортажа о сенсации, где говорилось бы о том, что только должно было произойти. Я имею в виду эту историю с домом номер 10. Я не был уверен, что он начал ее писать, но решил на всякий случай взглянуть, если бы вы мне не поверили. Она была не в машинке, а на этом письменном столе. Я забрал ее себе. Если он намеревался всполошить всю Даунинг-стрит, ему нужно было время на подготовку сенсационного репортажа, прежде чем об этом стало бы известно другим репортерам. Но здесь так много разбросанных бумаг, что я с трудом ее нашел. Я вижу, он также немного занимался сочинением романов. Я собирался привлечь ваше внимание к этой стороне его личности, когда нам пришлось допрашивать миссис Ларкин. Его рассказы имеют зловещие названия, и, похоже, все они написаны в духе загадочных приключений. Например, «Проклятие Дорнэвейсов» и все в этом же духе – феодальный замок с подземными ходами и привидениями и так далее. Подозреваю, что Дрисколл всегда мечтал о таком средневековом замке и сожалел, что титул сэра Уильяма не восходит к более ранним временам.
Шейла Биттон нетерпеливо топнула ножкой:
– О, не будете ли вы любезны уйти отсюда! Мне кажется, с вашей стороны просто неприлично, когда бедный Фил умер, сидеть в его кабинете и беседовать. И если вам что-нибудь нужно из его сочинений или бумаг, скажите мне. Потому что я хочу упаковать все это в коробку и забрать домой для папы. Он хочет все это сохранить. Кроме того, какие-то бумаги были сожжены в камине, и их невозможно извлечь, и я посмотрела на них и поняла, что, судя по почерку, это должно быть какое-то письмо… – Она замолчала и вдруг покраснела. – Все равно, это старая история, и все сгорело, и…
– Боже мой! – вскричал доктор Фелл.
Он рванулся к маленькому камину с выложенными вокруг решетки ярко-красными кирпичами.
– Достаньте фонарик, Хэдли, – быстро сказал он и тяжело опустился на колени, отодвинув в сторону железную решетку.
Старший инспектор с испуганным лицом выхватил фонарик из кармана…
Камин был полон сожженной бумаги. Когда внутри вспыхнул яркий огонь, они увидели, что несколько листочков, потемневших, но еще не сгоревших дотла, были розоватого цвета.
– Это письма Мэри, – сказал Хэдли, когда доктор Фелл пытался легонько поднять всю массу. – Вернее, все, что от них осталось.
Доктор Фелл хрипло фыркнул.
– Да. А под ними…
Он попытался осторожно вытянуть остатки, но они уже превратились в тончайшую черную шелуху, которая рассыпалась от прикосновения. В камине осталась лишь слабо дымящаяся кучка золы толщиной в несколько дюймов. Это были очень тонкие листы бумаги, испещренной пятнами сырости, трижды согнутые в длину, а теперь развернувшиеся от жара. Бережно держа их на своей ладони, доктор Фелл поднес их поближе к лучу фонарика. Там должно было быть заглавие, но от дыма оно пожелтело и потемнело, так же как и буквы в уголке листа, кроме затейливой буквы «Э». Но в коричневом и убористом почерке они смутно различили несколько строк, которых не коснулось пламя: