Не ответили.
Тата смело вошла. Здесь она уже бывала однажды, вместе с Анжелой – тогда Анжела забыла в Магазине солнцезащитные очки (девочки в Татином дворе носили их до самого октября, по большей части на темечке – получалось нечто вроде кокошника).
Скрипнули пружины продавленного дивана, Тата устроилась в углу. Она причесалась, скрестила руки на груди и принялась ждать.
В умной головке Таты хороводили сцены романтических объятий из урывками виденных мелодрам.
Она даже придумала, что скажет Олегу, когда он наконец появится.
«А давай уйдем отсюда! Здесь так мрачно!»
«Но куда?» – спросит Олег.
«К метро прогуляемся. Там открылся новый зоомагазин!»
«Зоомагазин? Круто! Ты любишь животных?» – спросит Олег.
«Еще бы! Особенно морских!»
«Хоба! Типа тюленей, да?» – спросит Олег.
«Ну да. И дельфинов. Они очень развитые!»
Вот как-то так.
Когда она, разнеженная амурными видениями, вынырнула из кокона грез, на часах было пятнадцать минут шестого.
Западное уже солнце пробралось сквозь щель в двери Магазина, проложило янтарное шоссе через противоположную дивану белую стену-целину, вырвало из сумрака цветную латку плаката, бесплатно прилагавшегося к глянцевому журналу о компьютерных играх. Парень и девушка с косой до пояса, одетые в форму времен Великой Отечественной, смотрели в мир озлобленными глазами профессиональных героев. В руках они сжимали оружие.
«В тылу врага» – гласила надпись. Слева от плаката чернела дверь, уводящая в глубь станции.
Не успела Тата как следует рассмотреть бесстрашных красноармейцев, как в комнате стремительно потемнело.
Это дверь захлопнулась.
Вначале Тата подумала, «ветер шалит», но когда с той стороны прошуршал железом по железу длинный язык засова, Тату осенила мучительная догадка – вот только что белая рука провидения пере-листнула первые страницы новой сказки, где нет морских животных, поцелуев взасос и никому не интересны зоомагазины.
Я тоже это почувствовал. И окончательно проснулся.
Весь предшествующий этому месяц мы, плоский народ, были погружены в свой уездный сон наяву, прерываемый редкими выездами да балами: какими роскошными раскладами развлекала нас Алиса на глазах оторопевшего захожего мосфильмовского режиссера – гадал на кассовые сборы! Увы, клиентов, как и всегда летом, было негусто, проблемы у них были ерундовые («поступит ли Саша в институт?», «куда подевался загранпаспорт?»), словом, наши вакации длились и длились. И мне даже начало казаться, что в сфере Энроф, по крайней мере, в сфере моей ответственности, все к лучшему, и незачем трудиться, и незачем вообще. Я почуял неладное, лишь когда в половине пятого Тата рывком раскрыла наш бархатный ларец, похитила колоду и сунула ее, прямо в кисейном чехле, в единственное отделение своей длинной сумочки с фотографией щенка на холщовом боку.
Слева от нас мистически шуршали новые сторублевые купюры, справа химически пованивал золотистый лак для ногтей и розовая помада бабушки Алисы. Над нами скрипел поддельной крокодильей кожей красивый взрослый органайзер – девственно чистый, добротный, взятый явно за компанию.
Когда дверь Магазина захлопнулась, по воде в моем кубке пробежала ничего хорошего не обещающая рябь.
«Что же это теперь будет?» – крикнул я, адресуясь по преимуществу к старшим арканам. Я был растерян.
Мы, плоский народец, не то чтобы знаем больше людей. Мы знаем совсем другое. Если люди – это зрители в зале, то мы – рабочие кулис. И даром что нам гораздо чаще, чем людям, кажется, будто мы постигли замысел Режиссера. А впрочем, может, и постигли. По крайней мере, Ангел Умеренности, Звезда и Смерть производят именно такое впечатление.
Комната погрузилась в густые сизые сумерки.
Как ни странно, Тата совсем не испугалась.
Она подошла к двери, прислушалась – получилось совсем бесшумно, благо на ней были тряпичные туфли на резиновой подошве. С той стороны доносились смутные шорохи.
«Наверное, какой-то рабочий шел мимо, видит – дверь открыта.
Подумал, что непорядок. Вот и закрыл», – решила рассудительная Тата. И тут же додумала: «Ну ничего. Придет Олег, откроет».
Отыскавши быстрое утешение, Тата возвратилась на свой диван. Стараясь не скрипеть пружинами, уселась.
Прошло еще пятнадцать минут.
Впервые Тата пожалела о том, что так и не выпросила у Алисы свой собственный мобильный телефон.
Она вновь подкралась к двери и прильнула к ней ухом.
Там, снаружи, наметилось уже отчетливо уловимое движение – хлесткий шелест ветвей ближней сирени, толчки, сдавленное хихиканье.
И вот, словно новая тема в партитуре – «Черный бумер под окном катается…» – пропиликал мобильник Веталя.
Тата сразу узнала позывные.
И комок обиды подкатил к ее цыплячьему горлу.
Сразу придумалась еще одна, все объясняющая история.
«Олег не смог прийти, потому что у него опять заболела мама. Он побежал за лекарствами в аптеку. В это время возле Магазина случайно оказался Веталь. Он увидел, как я зашла в Магазин, и решил меня проучить. Потому что в Магазин нельзя никому заходить без разрешения Веталя. Потому что он тут хозяин, ведь это он нашел диван, принес из дома чайник, и пепельницы из пивных банок тоже сделал он, Веталь».
Все в этой истории было неправдой. Даже электрочайник принадлежал Мичину. Но одна интуиция была верной – Тата поняла, что Олег уже не придет.
Решение бежать буквально затопило Тату. Ей вдруг стало до слез омерзительно. Перед ее мысленным взором встало отталкивающее, плоское лицо Веталя, и она поняла, что встреча с ним не только нежелательна, она немыслима.
«Надо в эту дверь, которая ведет в подвал, а потом, наверное, на ту сторону станции. Выйду там из какой-нибудь такой же двери. Во всех больших старых постройках много всего одинакового. Наверняка есть такой Магазин где-то там. В крайнем случае, всегда можно вернуться…»
Размышляя так, Тата подступила к двери рядом с плакатом из компьютерного журнала. Деликатно, стараясь не создавать шума, приоткрыла ее. Разглядеть, что там, во мраке, было трудно, явственно наметились лишь бетонные ступени – они воском оплывали вниз. Из глубины дохнуло сыростью, мочой, стоялой водой.
Но отвращение, которое испытала Тата, представляя себе, как будет спускаться по лестнице, заросшей экскрементами своих дворовых приятелей, было совсем небольшим по сравнению с той физиологической, необоримой гадливостью, что внушал ей Веталь – с его кривыми улыбками и шепелявой, под урку, речью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});