Читать интересную книгу Кристальный грот - Мэри Стюарт

— Вот и добрались. Это здесь, под скалой. — Я соскользнул с седла и протянул поводья Кадалю. — Стой здесь и жди меня. Через час можешь подняться. — Подумав, добавил: — И не тревожься, если вдруг появится что-то вроде дыма. Это вылетают из пещеры летучие мыши.

Я почти забыл уже, как Кадаль делает знак от злых чар. Сейчас он сделал этот знак, я рассмеялся и оставил его.

3

Я понял все, не успев еще, поднимаясь, обогнуть небольшой выступ и выйти на лужайку перед пещерой.

Можете назвать это предвидением, никаких явных признаков я тогда не заметил. Тишина, конечно; но когда я приближался к пещере, здесь всегда было тихо. Просто эта тишина была совсем другой. Лишь через несколько мгновений я осознал, в чем тут дело.

Пропало журчание ручья.

Я взобрался по тропе наверх, вышел на заросший травами лужок — и увидел. Не было нужды заходить в пещеру, чтобы понять, что его здесь нет и никогда больше не будет.

На примятой траве у входа в пещеру высилась груда мусора. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть.

Сделано это было довольно недавно. Здесь разводили костер, но его залило дождем раньше, чем пламя успело все пожрать. На костровище лежала груда отсыревших останков — частично обугленные деревяшки, лохмотья, клочья пергамента, превратившиеся в бесформенную массу с темными каемками обгорелых краев. Я пошевелил ногой ближайшую опаленную дощечку и догадался по резьбе, что раньше она была частью сундука, в котором он хранил свои книги. А клочья пергамента — все, что осталось от самих книг.

Наверное, в той груде хлама было и то, что осталось от других его вещей. Дальше я не смотрел. Если исчезли книги, значит, не стало и всего остального. Не стало и Галапаса.

Я медленно двинулся ко входу в пещеру. Остановился у источника. И увидел, почему тот не журчит: кто-то завалил его русло камнями, землей и выброшенным из пещеры мусором. Поверх всего этого неподвижно стояла вода, она неторопливо сочилась в тишине через каменный выступ и далее вниз, превращая дерн лужайки в грязное болотце. Мне показалось, что я различаю на дне обглоданный водой дочиста скелет летучей мыши.

Довольно странно, но факел по-прежнему лежал высоко на выступе рядом со входом в пещеру и остался сухим. Кремня и кресала не было, но я сотворил огонь и, держа перед собой факел, медленно вошел в пещеру.

Кажется, меня била дрожь, будто из пещеры дул, овевая меня, холодный ветер. Я уже знал, что найду там.

В пещере ничего не осталось. Все выбросили наружу — чтобы сжечь. Точнее, все, кроме бронзового зеркала. Оно, конечно, не могло сгореть, и было, наверное, слишком тяжелым, чтобы стать добычей. Его вырвали из стены и оставили стоять прислоненным к стене пещеры. Больше там не было ничего. Не было даже слышно копошения и шелеста летучих мышей под крышей. В опустевшей пещере звучало лишь эхо.

Я высоко поднял факел и посмотрел вверх, в сторону кристального грота. Там тоже ничего не было, грот исчез.

Помнится, между двумя вспышками пламени факела я успел подумать, что ему удалось скрыть внутреннюю пещеру и самому спрятаться в ней. И тут я увидел.

Лаз в кристальный грот был на месте, но случай, или назовите это как угодно, сделал его невидимым для всех непосвященных. Бронзовое зеркало, упав, наклонилось так, что стало отбрасывать в сторону лаза не свет, а тьму.

Отражавшийся от него свет падал на выступ скалы, отбрасывавший точно на лаз в кристальный грот черный конус тени. Для любого, пришедшего сюда только грабить и разрушать все, что находилось в нижней пещере, вход этот стал почти невидимым.

— Галапас, — сказал я, пытаясь как-то пробиться сквозь мертвую тишину пещеры. — Галапас!

Со стороны кристального грота донесся слабейший, на грани слуха, шепот, призрачно-мелодичный звон, подобный тому, что довелось мне услышать однажды ночью. Звук этот породил не человек; иного я и не ждал. Но все-таки я взобрался на выступ, опустился на колени и всмотрелся в проем лаза.

Свет факела отразился на гранях кристаллов, отбросил трепещущую тень моей арфы на сферические стены сияющего шара.

Совершенно исправная арфа стояла в самой середине грота. И больше ничего, кроме шепота, замирающего у сверкавших стен. Здесь, среди вспышек света и их отражений, должны были витать видения, но я сознавал, что сейчас я, наверное, закрыт для них. Оперся рукой на выступ скалы и соскочил, заставив загудеть пламя факела, назад, на пол нижней пещеры. Минуя стоявшее наклонно зеркало, я на мгновение увидел высокого юношу, бегущего среди языков пламени и клубов дыма. Лицо его казалось бледным, глаза — черными и огромными. Я выбежал из пещеры на траву лужайки, совсем забыв о пылавшем и дымившем у меня в руке факеле. Подбежал к обрыву и приложил ко рту ладонь, чтобы позвать Кадаля, но тут звук за спиной заставил меня развернуться, как от удара, и посмотреть вверх.

Звук был вполне обычным. Пара воронов, а с ними и черная ворона взлетели с вершины холма и бранились теперь на меня.

На этот раз медленно, я полез вверх по тропе, ведущей мимо ручья и дальше, на склон холма над пещерой. Вороны, продолжая браниться, поднялись выше. Откуда-то из-за молодой поросли папоротника взлетели еще две вороны. И еще пара по-прежнему трудилась над чем-то, лежащим в цветущем терновнике.

Я раскрутил факел и швырнул в ту сторону, чтобы разогнать их. Затем бросился вперед сам.

Трудно было понять, сколько он уже здесь лежит. Кости обглоданы почти до белизны. Но я все равно узнал его по выцветшим коричневым лохмотьям, торчавшим из-под скелета, и по одной сломанной сандалии, отброшенной и лежавшей поблизости среди апрельских маргариток. Кисть одной из рук отвалилась от запястья и чистые хрупкие кости лежали в траве у моей ноги. Я видел, где был сломан и криво сросся мизинец. Сквозь оголившуюся грудную клетку уже проросли побеги апрельских трав. Воздух был чист и пронизан солнцем, пахло цветущим дроком.

Факел погас в молодой траве. Я наклонился и поднял его. Не стоило швырять в них факелом, подумалось мне. Его птицы подобающим образом попрощались с ним.

Звук шагов заставил меня обернуться, но это оказался всего лишь Кадаль.

— Я видел, как взлетели птицы, — сказал он. Перевел взгляд вниз, на то, что лежало под кустами терновника. — Галапас?

Я кивнул.

— Я видел тот разгром рядом с пещерой. И догадался.

— Как же долго меня здесь не было…

— Доверь это мне. — Он уже нагнулся. — Я его похороню. А ты иди и подожди там, где осталась лошадь. Может быть, мне удастся найти внизу какой-нибудь инструмент, или я могу сходить…

— Нет. Пусть почиет в мире под этим кустом терновника. Сложим над ним холмик, и пусть покоится там. Мы сделаем это вместе, Кадаль.

Камней, чтобы соорудить над ним могильный холм, было в избытке, и мы срезали нашими кинжалами куски дерна, чтобы обложить могилу. К концу лета папоротники, наперстянка и молодые травы будут расти прямо на ней и укроют ее. Так мы его и оставили.

Спускаясь вниз и проходя мимо пещеры, я задумался о тех временах, когда в последний раз шел этой дорогой. Помнится, я тогда плакал из-за смерти Сердика, из-за утраты матери и Галапаса, из-за какого-то непонятного предзнания будущего. «Ты увидишь меня вновь, — сказал он тогда, — это я тебе обещаю». Что ж, я его увидел.

И когда-нибудь, без сомнения, осуществится — но по-своему — и другое его обещание.

Я вздрогнул, поймал на себе быстрый взгляд Кадаля и отрывисто бросил:

— Надеюсь, ты догадался прихватить с собой флягу. Мне нужно выпить.

4

У Кадаля оказалась с собой не только фляга, нашлось и что поесть — соленая баранина, хлеб и бутыль прошлогодних оливок, где они плавали в собственном масле. Мы сидели, укрывшись среди деревьев и ели, конек тем временем пасся поблизости, а далеко внизу мерцали сквозь апрельскую зелень полей и поросших молодым леском холмов плавные извивы реки. Туман растаял, и день установился прекрасный.

— Ну, — сказал наконец Кадаль, — что делать будем?

— Отправимся свидеться с моей матушкой. Если, конечно, она все еще там. — И я добавил с дикой злобой, пронзившей меня неожиданно — я и думать не мог, что на такое способен: — Клянусь Митрой, дорого бы дал чтобы узнать, чьих это рук дело, там, наверху!

— Да кому и быть, кроме Вортигерна?

— Вортимер, Пасцентий, кто угодно. Когда кто-то мудр, кроток и добр, — с горечью добавил я, — мне кажется, все и каждый хотят ему зла. Галапаса мог убить преступник из-за еды, или пастух ради крова, или шедший мимо солдат за глоток воды.

— Это было не убийство.

— А что же тогда?

— Я хотел сказать, это сделал не один. Люди в стае хуже, чем поодиночке. По всей видимости, это были люди Вортигерна, поднявшиеся по тропе со стороны города.