А я твердила… – тихо-тихо, на границе слышимости даже слуха геммов шептала бабка. Дыхание у нее было тяжелое, с присвистом, куда громче голоса.
– Что происходит? – шепнула она Лесу, но тот только приложил палец к губам, а затем указал на старуху, мол, не мешай.
Норма склонилась.
Старуха, пусть сбивчиво, но поведала им о трагедии Мухонки. И началась эта история давным-давно, сразу после Страшной Годины.
Жители Салаз и Филина никогда не признавали границ между Паустаклавой и Церновией – шастали туда-сюда, ходили в гости, на торги и ярмарки. У многих были родственники по обе стороны, зятья, кумовья, друзья… и не было им дела до того, кто сидел на каком троне. Когда серафим, которого бабулька почему-то окрестила «порхалом пучеглазым», рубанул своим мечом, твердь разошлась, образовав ущелье. И, когда война с демонами закончилась, местные повадились использовать его, верней, удобную его кромку, как короткую тропу до Филина и обратно.
Все бы ничего, но в том ущелье стали твориться странные, даже жуткие вещи. Сначала люди стали просто пропадать, позже поползли слухи об убийствах. Вскоре они начали подтверждаться.
– Любой, кто хоть малейшую обиду на другого таил… в гнев обращался… Войдут в ущелье двое – один выйдет… если друг друга не порешат… кем бы ни были… – сипела бабка.
Говаривали, забивали друг друга камнями, сбрасывали в недра ущелья, сцеплялись, будто дикие звери. После каялись, но не могли объяснить своего злодеяния.
– Проклята та тропка, проклята! Годами, всю жизнь я твердила, чтоб не ходили по ней, но… куда там! Короткий путь, он самый желанный. Дети мои выросли, внуки, правнуки… Всех схоронила, одна на земле осталась… И никто не слушал.
Со слов старухи, мало какое поколение миновал соблазн короткой проклятой тропы. И люди гибли, и продолжали ходить, находя свой конец во тьме неизведанной глубины. Старуха уж и не помнила людей вокруг нее, не узнавала, кем они ей приходились, но твердо была уверена лишь в одном:
– Это они, их души мстить пришли душегубам и их потомкам… За нами пришли, за собой в недра утащить…
– А ты, бабушка, как выжить умудрилась? – спросила Норма. Жуткая история не укладывалась у нее в голове.
Старуха подняла на нее полубезумные глаза:
– А я и не живая почти что, – неожиданно внятно ответила она. – Смерть меня уж обняла и по земле за мной волочится, все не заберет никак. Я им: «не ходите», а они все ходят и ходят… ходят и ходят… ходят и ходят… – забормотала снова еле слышно. – Ходят и бродят… А теперь вот вернулись.
Позади послышался скрип снега под сапогами, такой громкий в сравнении с шелестом старческого голоса, что геммы разом вздрогнули и развернулись.
У плетня, сложив руки на груди, стояла Настасья Фетисовна.
– Признаться, вы меня впечатлили. Но и пристыдили тоже, – невесело улыбнулась она. – Неужели вам удалось ее разговорить? Мы измерили вокруг бабушки призрачный фон, ничего странного не обнаружили и оставили ее отдохнуть. Что-то полезное узнали? – И приподняла брови, намекая поделиться услышанным.
Диана уже раскрыла было рот, чтобы сказать очередную гадость, но Норма не могла ей этого позволить. Не теперь, когда геммам и капурнам стоит работать вместе. Поэтому она опередила сестру:
– Эта старушка убеждена, что за деревенскими пришли призраки убитых на тропе в ущелье. Преступления длились годами, десятилетиями, будто что-то… копилось, и вот. – Лазурит развела руками. – У вас есть какие-то мысли на этот счет?
Она особенно не надеялась на ответ, но считала, что поступила правильно, несмотря на недоумение Илая и сверлящий взгляд не к месту и не ко времени раскапризничавшейся Дианы.
Капурна прижала костяшки к губам и прищурилась, будто что-то припоминая.
– Знаете, – протянула она, – а ведь и правда. Да, определенно, я сталкивалась раньше с чем-то похожим. Но сейчас я не готова делать поспешные выводы. Мне нужно подумать, но после я обязательно отплачу вам за сведения взаимностью. А теперь прошу извинить, мне нужно проследить за готовностью могил – скоро начнет темнеть. А нам понадобится еще одна.
– Зачем? – севшим голосом спросил Лес.
Вместо ответа Настасья указала им за спины.
Норма обернулась и вскрикнула: старуха сидела, вдруг выпрямив сгорбленную спину и как-то вытянувшись, но в то же время в ее глазах не было уже и тени жизни. Последнее дыхание сорвалось с лиловых губ, а они даже не заметили. Поделившись своей гнетущей правдой, та, кого никто никогда не слушал, обрела наконец покой.
– Не задерживайтесь, – посоветовала капурна. – Темнота здесь опускается быстро, а этой ночью мы ждем гостей.
И удалилась, оставив геммов с остывающим телом.
– Да лучше к барстуку в дупло, чем туда! – чуть не скулил Лес.
Внутренне Илай был с ним согласен, но поддерживать бунт не хотел.
Началось все с безобидного спора. Аколиты, конечно, не мелочь гвардейская, даже до нее не доросли, а все туда же – зубы скалить да выкаблучиваться. Когда сумерки только начали сгущаться, один из них подошел к геммам и сообщил, что на сегодня работы лучше прекратить и готовиться к ночной осаде. Также он предупредил, что капурны займут длинный дом, чтобы отогреться и передохнуть перед атакой призраков. Диане этого хватило.
– Ага! Я так и знала, что вы мародеры! Илай, скажи им, – внезапно потребовала поддержки младшая.
Илай растерялся. Причем тут, собственно, он?
– Согласно «Уложению об ответственности» занимать дом умерших хозяев без согласия на то городского старшого либо деревенского головы – противозаконно, – вклинился Лестер. – Мало ли что вы там внутри натворите.
Ожидаемо разгорелась перепалка. Капурны сбились в стаю и бойко отбрехивались, превосходя геммов числом. Норма пыталась как-то всех успокоить, Илай же трусливо выжидал переломного момента, чтобы вмешаться. Или заорать «Настасья Фетисовна!», чтобы все наверняка прекратилось.
Прервал ее Октав – въехал по проселочной дороге на своей фамильной разукрашенной карете и остановился напротив длинного дома. Выслушав аргументы обеих сторон, он, по праву старшего в отряде, рассудил:
– Аколиты проведут несколько часов в доме, а мы поступим по закону и по совести.
Вот так их, одной фразой как одной левой! Илай хотел было одобрительно хлопнуть друга по плечу, но вспомнил о том, как Октав отказался подавать ему руку в сыскном, и осекся.
На том и порешили. Вскоре из трубы длинного дома повалил дым, окна дружелюбно зазолотились. А геммы остались снаружи. На морозе. По соседству со свежими могилами и не захороненными еще телами. Диана, бурча себе под нос, развела костерок, и все устроились вокруг него. Кроме, разумеется, Октава – тот предпочел их обществу комфорт собственного экипажа.
Зимнее солнце окончательно