Читать интересную книгу Неоновый дождь - Джеймс Берк

Через секунду по его глазам стало видно, что до него дошло.

— Старик, это же не ты сделал, правда? — сказал он.

— Да ладно, Клит, почему бы не копу это сделать?

Он помедлил немного, и я заметил, что им опять овладело раздражение.

— Он сказал, что работает на одного человека, думаю, на того генерала, как там его звать, короче, на того, в чей дом ты вломился без спросу. Еще сказал, что этот человек не доверяет выполнение заданий собственным людям. Вот в этом, может, вся беда. Все они, так или иначе, слизняки.

— Так ты знал Мерфи раньше?

— Нет. Он знал меня. По крайней мере, он знал, что у меня затруднения...

Он отпил пива из банки, затянулся, посмотрел на свои руки и поднял глаза.

— Куда нам отсюда идти, партнер? — спросил он.

— Не знаю.

— Что, этот кусок дерьма Старкуэзер так важен?

— Ты не просто убил человека за деньги, ты мог бы предъявить ему и Мерфи обвинение. Мог бы снять меня с крючка.

— Я это по-другому воспринимаю. Но сейчас, думаю, это уже неважно. Ты отдашь им мой пистолет?

— А у меня его нет.

— Что?

— Я просто догадался, что ты его клал и забирал из автобусного шкафчика.

Он потряс головой, резко выдохнув, как будто я ударил его ногой в живот.

— Вот дьявол, если ты не врешь, Седой...

Он стал легонько стучать ногтем по мухе в зажиме.

— Что мне, по-твоему, теперь делать?

— Меня не волнует, что тебе делать, — сказал я. — Убирайся из города. Поезжай в Колорадо. Занимайся там дзэн-буддизмом с Лоис. Единственное, что я точно знаю, — больше никогда не называй меня партнером.

Глава 12

На следующий день в восемь утра Джимми перевели в операционную и не вывозили оттуда почти до самого обеда. Врач, в зеленом хирургическом костюме, нашел меня в комнате ожидания и сел рядом со мной на кожаную кушетку. Рано облысевший, он говорил с западно-техасским акцентом. Пальцы он держал так, будто в руках был баскетбольный мяч.

— Я нахожу положение не критическим — повреждение наружное, потребовалась чистка, — сказал он. — Были один-два небольших участка глубже, но большая часть — на поверхности. Мы прекрасным образом все вычистили. Меня все еще беспокоит его глаз, но по крайней мере речь уже не идет о параличе. Надеюсь, для вас это хорошая новость.

— Конечно, доктор.

— А теперь перейдем к другому пункту: как будет идти общее выздоровление, какие будут послеоперационные явления, психологическая травма — насчет этого ничего точно сказать не можем. Мы еще очень многого о мозге не знаем. Мне не раз приходилось оперировать, влезая в мозг чуть ли не с ложечкой для мороженого, и каким-то образом другие участки активизировались, компенсируя отсутствующий, и человек мог жить вполне нормальной жизнью. А потом я наблюдал, как простая трещина в черепе вызывала у человека такие головные боли, что он готов был покончить жизнь самоубийством. Это как чертик из коробочки. Никогда точно не знаешь, что он выкинет. Но у нас работают крупный глазной специалист и прекрасные терапевты, и с каждым днем вашему брату будет становиться вое лучше. Вы меня слушаете? Другими словами, мы его вернули к жизни, и это самое главное.

Мы пожали друг другу руки, а после я задержался внизу лестницы у киоска с подарками и попросил отправить Джимми в комнату свежие цветы. Потом заметил большого пластмассового лангуста и попросил еще привязать его лентой к вазе с цветами.

* * *

Я зашел еще раз в архив «Пикаюн». И опять фотографии и заметки возвратили меня, перенеся через море, в то время, которое навсегда останется моим, хочу я этого или ист. Вглядываясь в фигуры добровольцев, тащивших своих раненых в пыли — высокая трава была вся смята вокруг них, — в их покрытые пылью лица с полосками пота, в то, как они оборачиваются на звуки выстрелов позади себя, я чувствовал себя прокаженным, который не может перестать ковыряться в собственных язвах. И как этот прокаженный, я сознавал, что готов расковырять рану до темных глубин горя и боли, которые и со временем не утратят своей чувствительности. Рамки микрофильма легонько стучали по экрану, пока я еще раз просматривал серии фотографий, сделанных во время и после майлайской бойни. Одну из этих картинок я запомнил навсегда — с тех самых пор, как я впервые увидел ее в журнале «Ньюсуик» пятнадцать лет назад.

Жителей деревни согнали в одну кучу, перед ними стоял американский солдатик с винтовкой М-16, одна женщина, сложив руки, умоляла его о пощаде, а ее маленький сын, не старше пяти лет, вцепившись в ее рубашку, выглядывал из-за нее с выражением непостижимого ужаса на лице. Рот был открыт, все лицо искажено страхом, глаза широко раскрылись от сознания, что слова матери не смогут защитить его от того, что должно случиться.

На следующем кадре микрофильма была заснята канава, в которой их расстреляли. На дне канавы из сплетенных тел взрослых выглядывало тельце маленького мальчика, одетого в те же шорты и майку, что были на ребенке с первого кадра.

И я знал, что сам я тоже навсегда пойман этим объективом, заключен в рамку кадра на пленке, с которой люди никогда не смогут ничего сделать, потому что, чтобы обладать ею, потребовалось бы разрешение властей, которые глухи к целому народу.

Поэтому слово «одержимость» — самое подходящее для словаря аналитика. Мы относим его к тем, кто пойман в ловушку камеры, кто никогда не сможет вырваться из тех смутных периодов истории, которые были написаны за них кем-то другим. Но у меня еще было чувство, что генерал мог бы понять, что я имею в виду, потому что ему тоже приходилось слышать щелчок затвора фотообъектива в самые неожиданные минуты, и он с учащенным сердцебиением понимал, что некоторым из нас предназначено пребывать в настоящем времени лишь проездом.

После обеда произошла странная вещь. Я поехал домой, на свою лодку, съел сандвич, запив его чаем со льдом, и неожиданно почувствовал, что очень устал. Прилег вздремнуть в нагретой кабине, которую обвевал вентилятор, и проснулся через час с ощущением густого полуденного жара в голове. Я наполнил водой раковину на кухне, ополоснул лицо и, вытираясь бумажным полотенцем, рассеянно уставился в окно на ослепительный солнечный свет. Потом взгляд сфокусировался на человеке, который стоял под пальмой далеко на берегу. Волосы у него были абсолютно белые, кожа сильно загорела, он стоял в такой позе, как будто курил сигарету с мундштуком и смотрел на сверкающее озеро из-под темных пилотских очков. Я смахнул пальцами капли воды с век и снова поднял глаза. Я уж подумал, что после всего мною овладела навязчивая идея. Я сошел с палубы и увидел, как он повернулся и взглянул на меня. Сигаретный дым ветром относило ото рта. Я быстро сбежал по сходням на пристань и направился к нему. Он задержал на мне взгляд, вытащил сигарету из мундштука и, бросив ее в песок, с ленцой пошел к своему «крайслеру» цвета темно-серого металла и уехал. Волны жара поднялись, как пар от плиты.

* * *

Надев кроссовки и шорты, я пробежал четыре мили по берегу, потом принял душ в своей железной кабинке и позвонил Энни, чтобы сказать, что заеду за ней поужинать, после того как навещу Джимми в больнице. Но как раз, когда я закрывал дверь, под пальмами у моей пристани припарковал свою машину капитан Гидри и пошел по дорожке через песчаную дюну ко мне. Он нес, закинув за плечо, пиджак, на поясе с одной стороны виднелся значок, а с другой — кобура под пистолет 38-го калибра. На нем была рубашка с длинными рукавами и галстук — в них он ходил даже летом, под мышками виднелись большие разводы от пота.

— Удели мне несколько минут своего времени, — начал он.

Я отпер дверь, приготовил ему ром с колой, а себе стаканчик натурального кофе со льдом и сел с ним за столик на палубе под брезентовым зонтиком. Жара и влажность начали спадать, вечерний бриз расколол их на части, в зелени озера появились темно-голубые потоки.

— Мне бы не хотелось это пить, — сказал он. — Я купил пару банок пива сразу после работы, и мне, пожалуй, больше не нужно. Ну... так что же? Мои поздравления, Дейв.

— Вы не тот человек, которого можно было бы обвинить во множестве грехов, капитан.

— Да, моя жизнь в результате довольно однообразна. По крайней мере, была до тех пор, пока я не поставил точку в этом деле. Я хочу вернуть тебя в управление. Ты слишком ценный работник, чтобы проводить время на лодке. Я тебе прямо скажу. Ты, пожалуй, лучший полицейский-следователь, который когда-либо был у меня в подчинении. Ей-богу, у тебя и талант, и умение есть. Я еще ни на кого так не полагался, как на тебя.

— Вы очень добры, капитан.

— Забудь про доброту. Я хочу засадить за решетку всех, кто причастен к нападению на Джимми. Мне совестно за то количество убийств и покушений, расследование которых мы не проводим. Я убежден, что почти каждый малый, которого мы не привлекли, продолжает убивать людей, пока вконец не опустится.