Часы проходили медленно и однообразно, не внося никакой перемены в положение путешественников, оставшихся в лодке. Незадолго до рассвета таинственное пламя мало-помалу угасло, и когда взошло солнце, облив пурпуром и золотом воды Конго и вершины леса Лаеннек и его два спутника еще не вернулись.
II. Борьба. — Страшный пир
Беспокойство молодых людей дошло до крайней степени, и, только вспоминая последние слова Лаеннека, они сдерживали свое нетерпение. Им хотелось бы броситься в лес и отыскивать ушедших.
С того места, где они находились в густоте тростника и корнепусков, они могли следить только за течением реки в самом ограниченном районе, так как высокая трава на берегу и ветви деревьев, составлявшие аркаду над головой, представляли собой лиственную занавесь, за которую их глаза не могли проникнуть.
Когда они спросили Буану, молодая негритянка отвечала им самоуверенно и улыбаясь:
— Господин бодрствует, он придет, я всю ночь слышала его сигнал.
— Сигнал! — сказал Барте вне себя от изумления.
— Да, белый человек разве не слыхал криков тано ночью?
— Как! Этого зловещего пения могильщика… (род ночной птицы, отрывающей трупы).
— Кунье и господин подражали ей по очереди, чтобы показать нам, что все идет хорошо.
— Зачем ты не предупредила нас?
— Два белых человека разговаривали между собой, они ни о чем не спрашивали Буану, и она думала, что господин научил их лесному языку.
— Итак, ты думаешь, что он скоро к нам придет.
— Да, потому что уже более часа как я…
В эту минуту слова замерли на губах молодой негритянки, послышался жалобный крик, но так слабо и так далеко, что только тонкий слух Буаны мог услыхать его.
— Что там такое? — спросил Барте, удивленный этим внезапным молчанием.
— Послушайте! Тано говорит.
Два звука пронеслись по пространству, на этот раз несколько громче, но второй крик еще не затих, как молодая негритянка бросилась с необыкновенной быстротой к веслу и оттолкнула лодку на шесть метров от берега.
— К карабинам, к карабинам! — вскричала она. Молодые люди схватились за оружие.
Было пора! Дикий вой раздался на берегу, и негр, бросившись в реку с копьем в руке, уцепился за пирогу. С быстротою молнии Буана схватила топор, которым Кунье резал лиану и хворост, и раскроила череп негру, который упал и оросил воду своей кровью. Второй негр бросился вслед за своим товарищем, но прежде чем успел подоспеть к нему на помощь, он был убит карабином Барте. Гиллуа приготовлялся оказать такой же прием третьему негру, но негритянка, после своего подвига, сильно гребла, и негры, оставшиеся на берегу, устрашенные ли участью двух своих товарищей или рассудившие, что расстояние от пироги было теперь слишком велико для нового приступа, только усилили свои крики и бросали стрелы, падавшие в воду около беглецов.
Предупрежденная двумя криками тано, которые по своему звуку означали «берегись», Буана спасла жизнь своим двум спутникам и себе.
Сигнал был дан Кунье.
Лодка продолжала подвигаться на середину реки, как вдруг сцена переменилась. Два выстрела из леса положили конец бессильным демонстрациям негров, из которых еще двое упали с тем, чтобы не вставать, и громкий голос Лаеннека приказывал своей собаке:
— Геп! Геп! Уале! Геп!
Собака бросилась прыжками через высокую траву, за собакой бежали ее хозяин и Кунье,
Радостные «ура», раздавшиеся с лодки, приветствовали их появление, и Гиллуа и Барте приготовились играть свою партию в начинавшейся борьбе.
Увидев новых врагов, преградивших им дорогу в лес, испуганные смертью своих товарищей, негры, потеряв голову, бросились в реку, чтобы попытаться спастись вплавь. Их было только шестеро, а когда Лаеннек и Кунье соединили свои выстрелы с выстрелами из лодки, то остались только двое.
Буана гребла так искусно, что перерезала им дорогу.
— Ни один не должен спастись, — закричал Лаеннек своим друзьям, — или мы погибли.
Тогда произошла страшная сцена.
Уале бросился в реку за неграми, один из беглецов нырнул, но собака последовала за ним под воду, и несколько минут спустя большие капли крови показались на поверхности, и потом громадная голова дога высунулась из воды. Страшная собака, приметив последнего негра, делавшего отчаянные усилия, чтобы добраться прежде пироги до противоположного берега, решительно бросилась за ним в погоню.
Видя, что не может избегнуть своих врагов, несчастный принялся испускать умоляющие крики и, переменив тактику, прямо поплыл к лодке, надеясь доплыть до нее, прежде чем его догонит собака.
Выстрел из карабина мог прекратить это страшное зрелище, но Барте и Гиллуа и не подумали об этом; стрелять в человека, который не мог им вредить, казалось им убийством, и сам Лаеннек, хотя понял, как неблагоразумно предаваться чувству сострадания, опустил рукою ружье, направленное Кунье в беглеца, и дал своей собаке сигнал остановиться.
Собака была так хорошо дрессирована, что несмотря на горячий пыл преследования, не подумала ослушаться и ворча остановилась.
В эту минуту негра принял на лодку Барте, а осторожная Буана связала ему руки за спиной веревкой из волокон растений.
Через несколько минут пирога пристала опять к берегу, и все члены маленького каравана соединились.
Кунье занял свое обыкновенное место, и три друга обменялись горячим пожатием руки.
— Вы нас спасли во второй раз, — сказал Барте, до того взволнованный, что почти не мог произносить слов.
— Не будем говорить об этом, — просто ответил Лаеннек, — мы все исполнили наш долг, только мы поддались великодушию, которое может стоить нам дорого.
— Как это?
— Если вы выпустите этого молодца, не пройдет и двух суток, как все племя сядет нам на шею. Маленькая шайка, которую мы уничтожили, только авангард фанов, переселяющихся в эту минуту к Верхнему Конго. Через два или три дня они наткнутся на Гобби, но если узнают участь своих товарищей, немедленно свернут с дороги и будут преследовать нас до тех пор, пока не отомстят нам.
— Господин, — отважился сказать Кунье умоляющим тоном, — дайте мне убить человека с красной головой.
У пленника волосы были обожжены известью.
— Мы не можем решиться на такой поступок, — немедленно сказали молодые люди. — Спасти его для того, чтобы потом холодно убить, это недостойно цивилизованных людей.
— Вы правы, господа, и мы этого не сделаем, но мне не следовало останавливать Уале, потому что Кунье говорит языком благоразумия… Пусть будет по-вашему, господа, только я должен вас предупредить, что если мы дорожим жизнью, то должны, по крайней мере, десять дней быть наготове размозжить ему голову при малейшей попытке к побегу; по прошествии этого времени мы можем безопасно возвратить ему свободу, а теперь постараемся удалиться как можно скорее от этих берегов.