Ирина была так убеждена в этом, что, когда из перехода показалась знакомая фигура, она не сразу поняла, что это? Мираж? Призрак? Плод разыгравшегося воображения?
– Гарин… – всхлипнула она.
Это был Гарин. Тот же самый – и какой-то другой.
Он нес на руках Ксюшу.
Врач помог парню усадить девушку в «скорую», потом подсадил Константинова.
Гарин подошел к машине и что-то сказал. Ирина увидела, как Константинов послушно кивнул и отвернулся. На него было страшно смотреть: лицо распухло и превратилось в один огромный синяк. Из ноздрей к подбородку тянулись две бурые засохшие дорожки.
Гарин опять что-то сказал и толкнул Константинова в плечо. Тот снова закивал. Гарин развернулся и отошел от машины.
И тут Ирина не выдержала. Все происходящее не было сном. Все это было наяву.
– Андрей! Ксюша! – закричала она и бросилась к ним.
Гарин вздрогнул и стал озираться. Он увидел бегущую Ирину, нахмурился, вернулся к «скорой» и захлопнул дверь.
Разбитое лицо Константинова скрылось за белой занавеской, и Ирина вдруг поняла, что нисколько об этом не жалеет.
– Потише, мать. У нее сломана рука, – сказал он, отстраняя Ирину.
– Гарин… Я… Ксюша! Девочка моя! – мысли путались в голове, она хотела что-то сказать и никак не могла понять что.
– Ты на машине? – спросил Гарин.
– Да… – Ирина похлопала себя по карманам, связка ключей звякнула, подтверждая ее слова.
– Пошли. Нам надо в травмпункт.
Ирина побежала вперед, то и дело просительно заглядывая им в глаза.
– Боже мой! Боже мой! – говорила она.
Они миновали «Макдоналдс» и вышли к перекрестку. Ирина нажала на кнопку сигнализации, машина подмигнула и призывно пикнула.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
– Ира, – сказал он. – Я все знаю. Мы с тобой наделали столько глупостей… Наверное, мы оба в этом виноваты. Кто-то больше, кто-то меньше… Но не в этом дело. Послушай! У нас есть дочь. Может быть, попытаемся начать все с начала? А? Я понимаю, я тоже не ангел. И я слишком далек от идеала. Он сможет дать тебе гораздо больше. Это так. Но он никогда не отдаст тебе последнее. И… Если это имеет для тебя хоть какое-нибудь значение, давай забудем все и начнем с чистого листа. Как ты на это смотришь?
Ирина плакала, сама не понимая, чего в этих слезах больше – горечи? Или радости? Любви? Или печали?
Она кивнула.
Да. Так сказал бы Гарин. Вчерашний и даже утренний. Гарин, проживший на свете тридцать пять лет – вплоть до восьми часов девятнадцати минут двадцать первого сентября, еще до того, как он вместе с дочерью сел в поезд, идущий в никуда.
Но он уже был другим.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
– Я все знаю, – сказал он. – Ты – мерзкая и подлая тварь. Я жалею только об одном: что Ксюша будет с тобой. Наш самый гуманный в мире суд, к сожалению, редко оставляет ребенка отцу. Это – ужасная ошибка, но, надеюсь, когда-нибудь будет по-другому. Ксюша – разумный человек; рано или поздно она поймет, кто есть кто, и ты останешься со своим мерзавцем, потому что ничего другого не заслуживаешь. А потом и он тебя бросит. Поверь мне, так и будет. Нельзя построить свое счастье на чужом несчастье. Вот так вот. Подруга…
Ирина заплакала от злости, от обиды и от досады на то, что он во многом был прав.
Гарин отвернулся и больше на нее не смотрел.
– Поехали! – сказал он.
Но это – тоже был иной Гарин. Не сегодняшний, проживший на свете тридцать пять лет – вплоть до девяти часов восемнадцати минут двадцать первого сентября, когда он вместе с дочерью вышел из ада, царившего под землей.
Он был уже другим.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
– Дай мне ключи, я поведу, – сказал он.
– Ты? – растерянно спросила Ирина. – Ты же не водил уже… лет семь, не меньше.
– Дай мне ключи, – с нажимом повторил Гарин. Помолчал и добавил: – Я поведу.
– На… – Ирина послушно протянула ему связку.
Гарин сел за руль. Ирина с Ксюшей устроились на заднем сиденье.
Некоторое время он смотрел на рычаг переключения передач – искал заднюю скорость. Затем повернул ключ в замке зажигания, и двигатель ожил. Гарин развернулся и стал медленно сдавать назад.
Ирина смотрела на него. Она хотела спросить и никак не решалась. Наконец решилась.
– Что ты… ему сказал?
Гарин поморщился. Он отвернулся и включил первую передачу.
Машина дернулась, но не заглохла – покатила вперед, набирая скорость.
Гарин молчал. За него ответила Ксюша.
– Папа сказал, что убьет его, если он хотя бы еще раз подойдет к тебе.
Дочь дернула Ирину за рукав.
– Это твой сказочный принц, да? Смотри, будь осторожнее! Папа его действительно убьет!
Гарин по-прежнему молчал. Это был сегодняшний, настоящий Гарин. И плечи у него были вовсе не понурыми – крутыми и широкими, как всегда. Как и положено им быть.
И такой Гарин нравился Ирине все больше и больше.
Машина еще какое-то время дергалась и виляла из стороны в сторону, но скоро это прекратилось, и она стала уверенно набирать ход.
Двадцать первое сентября. Москва. Полдень.
ЭПИЛОГ
Гарин заглянул в комнату Ксюши. Дочка спала, отставив далеко в сторону правую руку, на которую был наложен гипс.
Он постоял на пороге, прислушиваясь к ее прерывистому дыханию. Девочка вздрагивала во сне: наверное, заново переживала события сегодняшнего дня. Он и сам переживал.
Гарин аккуратно закрыл за собой дверь и вернулся к Ирине. Он сел рядом с ней на диван, обнял и поцеловал в шею – туда, где непослушные волосы завивались тонкими колечками.
Она крепко сжала его руку.
– Андрей, я… – но он прервал ее.
– Не надо. Просто дай шанс. Мне и – себе.
Ирина мелко закивала.
– Да… да…
– Вот и хорошо. – Гарин снова потянулся губами к ее шее, и в это время раздался телефонный звонок.
Он встал с дивана и взял трубку.
– Да?
Звонил Островский. Голос у старика дрожал.
– Андрей Дмитриевич! Голубчик! Господи, как же я рад вас слышать! Скажите честно: с вами все в порядке?
– Более или менее, – ответил Гарин. – Спасибо за беспокойство.
– Ой, ну слава Богу! Простите старика, что не позвонил раньше. Не поверите – ни минуты свободной не было! Вы помните Ремизова?
Который с лихорадкой неустановленной природы?
Гарин насторожился.
– Что с ним?
– Ой, – Островский вздохнул. – Это не телефонный разговор. Я даже боюсь об этом говорить. Знаете, как раньше? Гонцов, приносящих дурные вести, сажали на кол. Вот и я ощущаю некоторый дискомфорт в одном месте. С самого утра.
– Что случилось, Владимир Николаевич?
– Андрей Дмитриевич, – Островский замялся. – Не знаю, как и сказать. Не хочу накликать беду, но мне кажется… – он замолчал.
– Что?
– Мне кажется, у нас начинается… ЭПИДЕМИЯ.