— А, тогда садитесь на четвертый!
Расставшись, Ненадкевич пошел быстрым шагом куда глаза глядят, но когда он уже выходил на набережную, его довольно невежливо догнал и остановил какой-то сердитый прохожий:
— Да оглянитесь, оглохли вы, что ли? Слышите, вас зовут!
Константин Автономович оглянулся и увидел вдали Александра Петровича.
Обессилевший президент стоял посредине улицы и делал ему какие-то знаки.
Ненадкевич в ужасе подбежал к нему.
— Извините, пожалуйста, я ошибся, — говорил тот, тяжело дыша. — Вам лучше на шестом ехать! Да какой же вы прыткий, я уже попросил этого господина догнать вас!
Он еще раз пожал руку, еще раз сказал, что анализ сделан необыкновенно хорошо, и не спеша пошел обратно.
— Второй Вернадский! — проворчал Константин Автономович, чтобы не заплакать, и надвинул шляпу на лоб.
Глава XXI
СОРБОННА
Я думаю, что встретился с проблемами, искание решения которых определяет всю жизнь ученого.
Семьсот лет назад священник Робер Сорбонн устроил в Париже богословскую школу с общежитием для бедных студентов сначала на шестнадцать человек.
Еще при жизни основателя школа получила мировую известность. Она предоставляла в своем общежитии места четырем главным национальностям Европы — французам, немцам, англичанам и итальянцам — сначала по четыре, а потом по девять человек каждой национальности.
Особую славу Сорбонне доставила постановка преподавания.
Курс обучения тянулся десять лет, а на последнем экзамене студент подвергался испытанию, продолжавшемуся двенадцать часов без перерыва и отдыха. Экзамен заключался в диспуте с двадцатью спорщиками, которые сменялись через каждые полчаса, в то время как экзаменуемый не пил, не ел, не отдыхал. Выдержавший испытание получал сразу звание доктора Сорбонны — степень, ценившуюся в продолжение пяти веков чрезвычайно высоко.
Французская революция прекратила существование богословской школы; в 1808 году Наполеон передал здания Сорбонны в распоряжение Парижского университета; научная слава Сорбонны с богословского факультета перенеслась на Парижский университет, который по старой памяти и до сих пор зовется Сорбонной.
Под вековыми сводами Сорбонны в связи с историей ее явился уму Вернадского афоризм, который он нередко повторял:
— Франция делает открытия, Англия и Америка их признает, а Германия применяет на практике!
Вернадские приехали в Париж 30 июня; с помощью старых друзей они устроились на жизнь в двух комнатах вблизи Сорбонны. Договаривался о порядке лекций Вернадский с заместителем ректора профессором Жантилем, геологом и географом. Красивый, статный человек с седеющей бородою и слегка вьющимися волосами, Жантиль напомнил гостю Жюля Верна и как-то сразу расположил к себе учтивостью и благодушием.
Однако хорошо начавшийся деловой разговор он испортил, предложив прибывшему из России ученому но окончании намеченного курса остаться профессором Парижского университета навсегда.
Вернадский отверг предложение. Француз удивился:
— Почему же, профессор?
— Я русский человек!
— Но, профессор, бывают обстоятельства…
— Мои обстоятельства — данное слово, этого достаточно! — резко прервал его Владимир Иванович и возвратился к разговору о лекциях.
По поводу прочитанного в Сорбонне курса геохимии Владимир Иванович писал друзьям в Россию, что одновременно с чтением лекций он пишет для печати книгу «Очерки геохимии», в которой «дает синтез работы всей своей жизни».
Такой характер лекций Вернадского вполне отвечал требованиям университета. Факультет хотел, чтобы Вернадский, как основоположник новой науки, дал обзор проблем геохимии, выдвигая особенно те, над которыми он сам работал.
Чтению лекций предшествовала обычная у французов реклама, казавшаяся в глазах русского ученого неожиданной и неловкой. По улицам Парижа вереницею ходили люди, одетые в ливреи Сорбонны, с плакатами, из которых можно было узнать, что в Сорбонне начинает чтение лекций профессор Вернадский. Известности русскому имени такой способ популяризации не прибавил, разве что приучил к нему слух парижан, далеких от науки.
«Геохимия» Вернадского вышла в Париже на французском языке в 1924 году, одновременно с окончанием лекций в Сорбонне. Но вошли туда лекции первого года, посвященные в основном работам самого Вернадского. Курс, читанный во втором году, — история железа, меди, свинца, редких элементов — остался в рукописи.
Как синтез работ всей жизни, парижская «Геохимия» Вернадского состоит из очерков о живом веществе, о радиоактивных элементах, о кремнии и силикатах в земной коре.
Этим очеркам предшествует введение, посвященное истории геохимии.
Впервые вводя в широкое научное обращение понятие живого вещества как совокупности организмов в их геохимическом значении, Вернадский говорит:
«Понимаемое таким образом живое вещество совершенно сравнимо с другими телами, имеющими значение в химии земной коры, — с минералами, горными породами и жидкостями».
Так был достигнут берег, о который долго и упрямо билась человеческая мысль. Приводя в качестве примера заметку Карутерса, Вернадский писал:
«Эта туча саранчи, выраженная в химических элементах и в метрических тоннах, может считаться аналогичной горной породе, или, вернее, движущейся горной породе, одаренной свободной энергией. Перед лицом разнообразия и необычайного величия Живой Природы туча саранчи незначительный и мимолетный факт. Существуют явления бесконечно более грандиозные и мощные. Постройки кораллов и известковых водорослей, непрерывные на тысячах километров пленки планктона океана, Саргассово море, тайга Западной Сибири или гилея тропической Африки представляют такие примеры. Это все единичные факты среди множества других явлений такого же порядка. Подобные массы живой материи вполне могут быть приравнены многим горным породам».
Выход в свет «Геохимии» Вернадского явился тогда крупным научным событием. Оно принесло автору мировую известность и личное знакомство с Эйнштейном и многими другими выдающимися представителями высокой научной мысли. Биохимические идеи Вернадского были подхвачены и развиты философом Леруа и геологом Тейяром де Шарденом.
Сам Вернадский в это время работал в лаборатории Марии Склодовской-Кюри.
Лаборатория ее помещалась в одном из зданий Сорбонны. В этой старомодной и старозаветной части Парижа улицы Бюффона, Жюссье, Кювье своими именами напоминали Вернадскому блестящие страницы истории науки. Эти страницы охватывали своим влиянием целые периоды в истории человеческой мысли. И часто, проходя этими кривыми, тесными улицами старого Парижа, Владимир Иванович думал о том, что изучение прошлого, прежде всего научной мысли, неизменно ведет к введению нового в сознание человека.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});