Читать интересную книгу Чайка - Бирюков Николай Зотович

— Есть итти, товарищ командир, — взволнованно сказал Васька и не сдвинулся с места. Он изумленно смотрел то на немцев, которые приближались, помахивая автоматами, то на партизан, неподвижно застывших возле своих пулеметов и винтовок.

— Иди! — гневно поторопил его Зимин. Немцы были уже шагах в полутораста. Васька побежал.

«Держаться до последнего патрона… До скорого свиданья», — пробираясь кустами, твердил он слова командира, а сам завистливо думал: «Эх, и чесанут немчуру, чтобы пешком не ходили! Вот бы посмотреть!» Сердце то колотилось и горело, то сжималось в холодный комок: со своими все-таки ничего, а одному страшно!

Совсем близко он услышал немецкую речь и притаился, но тут же подумал: «Не век же стоять. Приказ командира надо передать скорее», — и побежал. Вдогонку ему затрещали выстрелы, но на Ваську они особого впечатления не произвели. Вокруг и так все стонало и грохотало.

Выбравшись из кустов, он протер глаза и… ничего не увидел: такой был дым, словно по всему воздуху молоко разлилось. И это молоко было испещрено пятнами, неподвижными и двигающимися. Неподвижные — трудно было сказать — то ли деревья, то ли люди… Двигающиеся определенно были людьми, но какими: свои или немцы?

Васька стоял растерянный. Где-то здесь должен быть Саша со своим пулеметом. Услышав на земле шипение, он наклонился и увидел, что стоит возле пулемета. Рука Саши лежала на спусковом крючке, но пули из ствола не вылетали: диск был пустой. Саша лежал, склонив голову к плечу, и по его белым вьющимся волосам на прелый игольник струйкой стекала кровь.

— Саша! Саша простонал.

На голову Васьки упала ветка хвои. Вторая ветка упала на пулемет, и он зашипел: ствол был раскален почти докрасна. Васька вытер шапкой лицо и тут только понял, что вокруг свистели пули, — это они срезали ветки. Он затряс Сашу за плечо.

— Саша! Катерина Ивановна где? Саша! Саша лежал, как мертвый.

Глотнув слезы, Васька побежал было к тому месту, откуда Катя посылала его к Зимину, и упал, споткнувшись о что-то темное; рука попала на холодное и мокрое лицо. Догадался: труп… Тела валялись в одиночку и кучками. Наверное, побитые немцы, а может быть, и партизаны… Ощущая, как у него зашевелились волосы, Васька побежал прямо по трупам. Кто-то застонал под его ногами, кто-то закричал:

— О, майн готт! О-о!..

С головы сорвало шапку, но не ветром: Васька почувствовал, как обожгло ему затылок, а в ушах так и стояло: взи!.. взи!..

На голову падали ветки, сыпался игольник. Все это сейчас было безразлично Ваське. Он только чувствовал, как от дыма все горше становилось во рту, к горлу подступала тошнота, в висках стучало, и так горячо, словно в голове начинался пожар.

Вот, наконец, и бугор.

Люба Травкина и Николай Васильев, прильнув к пулеметам, устало вглядывались в дымную даль. Позади них, в низине, Васька увидел неподвижно распластавшихся девушку и старика с Лебяжьего хутора. В стороне кто-то стонал. Ни Кати, ни остальных партизан не было.

Пошатываясь, Васька остановился около пулеметчиков.

— Катерина Ивановна… где?

Люба молча указала вправо — туда, где, словно факел, трепетала языком пламени высоченная сосна.

Немцы, видимо, решили любой ценой разделаться с пулеметчиками. Едва умолк сашин пулемет, как они предприняли атаку бугра Озерова. Катя повела партизан на выручку предрика. Слитным гулом неслись оттуда стрельба, трескучий грохот гранат, крики.

«Успеют ли? А если и успеют — осилят ли? Ведь немцев вон сколько!»

Николай Васильев повернул голову и забегал глазами, отыскивая Ваську.

— Эй, где ты? Видел командира?

— Держаться до последнего патрона, — смутно долетел из дыма голос мальчика.

— Гляди, Николай, гляди! — заволновалась вдруг Люба.

Фланговый удар партизан был для немцев настолько неожиданным, что они в панике хлынули обратно к поляне.

— Та-та-та-та-та! — пел им вдогонку замолчавший было пулемет Озерова.

Катя обрадовалась: «Жив!» Она взбежала на пригорок и пошатнулась: предрика с окровавленной грудью силился подняться с земли. Отблески пламени горевшей сосны ложились на его посеревшее лицо, плясали в закатывающихся глазах.

Опустившись на колени, Катя поддержала голову умирающего товарища. На мгновение она забыла о бое и о том, что, может быть, через несколько минут всех их ожидает смерть. В мыслях всплыло звездное небо, отражавшееся в ручье. Она и предрика стояли на краю ручья, и он говорил: «Меня никак не могут убить — предчувствие такое. Мужик я, Катя. И горжусь этим. Мужик знает цену трудовой народной копейке — не пустит ее на ветер. Многие считали меня скупцом. А для себя, что ли, я трудовые копейки сберегал? Электростанции строил, эмтеэсы, племенные фермы разводил… Трудовую копейку, Катерина, всегда надо вкладывать в такие дела, которые богатства наши множили бы; и нам, и детям нашим, и внукам служили бы; чтобы они живым памятником труда нашего сквозь годы прошли. А вот теперь своими руками пришлось рушить построенное… Знаю: так нужно, и все же совести нет покоя. Когда отстрою все заново, когда скажут люди: „Нет боле за тобой долга, товарищ Озеров“, — тогда можно помереть, а до этого… нет!»

Было это минувшей ночью, всего несколько часов назад. И вот теперь…

Губы Озерова разомкнулись.

— Не дождался, Чайка… Ты… и Зимину передай… не хочу унести с собой… ненависть… неистраченную… На себя ее примите… вам завещаю…

Катя хотела сказать, что и она и Зимин примут его завещание, отомстят, но, почувствовав, как быстро стали леденеть под ее пальцами щеки предрика, молча поцеловала его и поднялась.

Она стояла, с ног до головы освещенная горящей сосной. Зубы ее были стиснуты крепко-накрепко и на скулах шевелились тени от двигающихся желваков.

К ней подбежала Нина Васильева.

— Катюша… убьют!

Катя не ответила и не пошевельнулась. Она смотрела, как у поляны, словно туча, разрасталось в дыму черное пятно: немцы опять поднимались в атаку. Но думалось не о немцах, а вот об этих товарищах и подругах, притаившихся за деревьями, за бугорками. Она чувствовала на себе взгляды друзей. Все они доверили ей свои жизни, пошли за ней и сейчас, вероятно так же, как и она, понимают: подходят последние минуты.

Движется в дыму черная масса… Чем отшвырнуть ее? Нечем зарядить автоматы и винтовки. Молчит пулемет. Отступить бы и соединиться с группой Зимина? Нельзя: позади, в низине, лежат раненые подруги и товарищи. А Васьки нет. Может быть, тоже убит. Нет ответа от Зимина. Что там, по ту сторону поляны?

От сознания беспомощности, обреченности она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. А немцы приближались, немые, безликие, черные…

Катя на секунду зажмурилась и тут же широко раскрыла глаза: пулемет Озерова вдруг заговорил. К нему прильнула Зоя. Губы ее судорожно передергивались, и так странно, словно смеялись. Бинты на ногах были в крови и грязи.

— Хорошо, Зоенька, хорошо! Спасибо, — заликовала Катя.

Одни немцы падали, другие появлялись на их месте в дыму и продолжали итти вперед — все так же стеной, сплошной лавиной.

Бывают мысли неожиданные и яркие, как вспышка молнии. Так было и у Кати. Она вдруг поняла: обороняться больше нельзя. Если перебьют их здесь, у пригорка, то раненые все равно погибнут. Если же смело кинуться в атаку, можно и победить — опрокинуть немцев. Группа Зимина услышит и поможет хотя бы одним или двумя пулеметами. Дым будет союзником — скроет число атакующих. Перед дыханьем смерти и понятие «риск» приобретает совсем новый смысл.

Глаза ее сверкнули, лицо посветлело.

— Победа и месть, товарищи!

Не замечая боли, она отцепила раненой рукой от пояса гранату и взмахнула ею:

— За мной!

И побежала с пригорка.

Партизаны поднялись как один; Маруся Кулагина и еще три девушки обогнали Катю.

Резко прозвучала немецкая команда, и не стало в дыму темной стены, а с того места, где она была, сверкнули вспышки выстрелов. Катя услышала сбоку чей-то девичий вскрик; вот впереди нее кто-то упал: кажется, Маруся…