— Стратег, мне некогда спорить с… с «друзьями», — нетерпеливо сказал Дотим. — Выдели им несколько костров. И пусть их люди палят огонь всю ночь, — с этими словами Дотим поклонился едва заметно улыбающемуся Эвмену и вышел из освещенного круга.
Откланялся и Калхас, последовавший за наемником. Мысль провести еще одну ночь в обществе сатрапов не прельщала его.
— Эти ублюдки будут спорить только для того, чтобы спорить! — шепеляво бушевал Дотим. — Будь моя воля — я побросал бы их в огонь вместо хвороста.
Они спустились ниже по склону. Дотим увидел своих воинов и показал, около какого костра искать его в случае, если дозоры пришлют вестников.
— За что боги наказывают нас? — спросил у небес вождь наемников, когда они перестали жевать жесткие ячменные лепешки, заменившие ужин. — Страшнее глупости друзей может быть только их неверность. А у нас и первое, и второе.
— Ты красиво сказал, — устало ответил Калхас. — Может это хорошо, что неверность сопровождается глупостью?
— Ничего подобного, — покачал головой Дотим. — Действия умного еще можно предсказать, а глупца — нет. — Тем более, что глупцов у нас много…
Мысли о сатрапах сделали наемника неразговорчивым. Тихонько покачиваясь взад-вперед он сидел перед огнем и отдавался не очень радостным раздумьям. Иногда что-то настораживало Дотима, он поднимался и терпеливо всматривался в ту сторону темноты, где лежала солончаковая пустыня. К счастью чутье пока подводило его — каждый раз наемник с явным облегчением возвращался в прежнюю позу.
Калхас не представлял, что там можно разглядеть. Особенно из ярко освещенного солнцем круга света, в котором они сидели. Однако и он чувствовал неясную угрозу, таившуюся за северным горизонтом. Она не позволяла успокоиться: склон казался слишком голым, открытым, костер — ярким. Хотелось разбросать головни, затоптать угли и замереть, завернувшись в плащ, слившись с землей. К концу второй стражи Калхас ощутил, что находится на грани паники: в каждом из воинов, что проходил мимо них с охапками хвороста, ему мерещился неприятель, а из темноты он каждое мгновение ждал стрел, дротиков и воинственного клича Антигоновых воинств.
«Я устал. Просто очень устал», — старался взять себя в руки Калхас, но тело трепетало и не слушалось. К счастью, вторая стража кончилась, и Дотим решил устраиваться ко сну. Аркадяне перестали подбрасывать в огонь хворост. Когда в костре остались одни уголь, они отгребли их подальше, а на горячую землю уложили несколько вязанок, в которых было поменьше колючек, поверх них же устроились сами.
Мороз пощипывал выставленный из-под плаща нос пастуха, зато спине было томно и жарко. Как ни странно, без костра стало светлее. Теперь Калхас разглядел холодные, словно вымерзшие созвездия на небе и бледный, изъеденный темными впадинами диск Луны, опускавшейся за смутно угадываемые горы. Он вспомнил, как осенью в Паретакене обе армии сошлись на длинной, безлесой равнине. Сражение продолжалось до ночи — и даже темнота не могла разделить их. Готовые схватиться еще раз, освещенные мертвенным лунным сиянием, они стояли в двух сотнях шагов друг от друга. Жутко, призрачно блестели доспехи, было слышно каждое слово, сказанное на противоположной стороне. Затем армиями стала овладевать оторопь. Стихли воинственные призывы, перестали размахивать оружием — на равнину опускалось что-то невесомое, как туман, и холодное, как Аид. Войска сами, без команды начальников, попятились назад, а полководцам оставалось только подчиниться их воле. Лишь отойдя от места битвы на несколько стадий, солдаты опять стали оживленно переговариваться. Их отпустило мертвенное безволие — и они забыли о нем. Но Калхас долго тогда не мог прийти в себя, словно человек, побывавший на краю бездонной пропасти.
Что-то похожее он ощущал и сейчас. Пропасть была рядом, совсем рядом. От близости пустоты ныло под ложечкой. Калхас зажмурился, дабы совладать со смятением, царящим в душе. Постепенно ему удалось прийти в себя. Когда мир обрел устойчивость, и сердце перестало бешено колотиться в груди, он услышал бодрое похрапывание Дотима, предпочитавшего сон предчувствиям. Именно этот храп окончательно успокоил пастуха. Он посмотрел еще раз на лениво мерцающие огни и с облечением подчинился усталой дреме.
Проснулся Калхас из-за того, что исчезла спина Дотима, к которой он ночью прижимался плечом. Земля была еще теплой от костра, но в воздухе стоял тяжелый холодный туман. Пастух рывком поднялся на ноги — туман укутывал землю только на высоту локтя. Встав во весь рост он увидел, что настало утро и солнце уже прогнало сумерки вглубь пустыни. Солончаки сейчас были похожи на парное молоко — туман широкими лентами стекал на них с гор. Этим утром воздух не был таким морозным, как прошлым, однако, прежде чем пойти к месту ночевки стратега, Калхас тщательно завернулся в плащ.
Выше по склону царило оживление. Прибыли отряды Амфимаха, и это подняло настроение у всех. Днем ожидалась наемная конница Эвмена, а следующим утром должны были подойти аргираспиды. Хотя даже через сутки собравшиеся на этом склоне все еще будут слабы для противостояния Антигону, данных известий оказалось достаточно, чтобы сменить в душах стратегов страх на радостную эйфорию. Опять откуда-то появилось вино. Пока Эвмен вместе с Амфимахом и Антигеном определяли, где и как в случае необходимости они будут оказывать сопротивление, остальные развалились в ленивых позах вокруг костра и потягивали вино из плоских походных чашек. Телохранители Певкеста резали толстыми пластами громадную голову овечьего сыра и подавали его хозяевам на острие ножа. Дотима в лагере не было — он отправился самолично проверять заставы.
Калхас хотел искать Эвмена, но сатрапы задержали его и заставили разделить с ними трапезу. Пастух внутренне напрягся; союзники стратега относились к нему осторожно, но не более. Последнее эффектное предсказание он сделал на Тигре, когда Селевк разрушил плотины выше по течению реки, и вода едва не затопила армию стратега-автократора. Калхас настойчиво уговаривал Эвмена держаться ближе к высоким местам. В результате они успели добраться до холмов прежде, чем вода залила низины. Однако произошло это месяцем раньше встречи автократора с Певкестом. Конечно сатрапы должны были знать о способностях Калхаса — хотя бы из уст Антигена, — однако чрезмерного любопытства при виде его персоны они не выказывали. Поэтому их сегодняшняя настойчивость была по крайней мере непривычна.
Нахохлившись, он присел между Эвдимом и арейским сатрапом Стасандром. Ему сунули плошку из ароматизированной глины: самое простое вино в ней пахло сладко. Он сделал несколько машинальных глотков. Оживленный судя по всему разговор союзников Эвмена при появлении пастуха прекратился. На него посматривали с непонятным ожиданием. Калхас сообразил, что нужно держаться со значением.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});