Читать интересную книгу Царские забавы - Евгений Сухов

В слободе государя дожидались после обедни.

В гостиную комнату приволокли две дюжины свечей, царское место обили ковром и обложили куницыным мехом, челядь облачилась в золотые кафтаны и принялась ждать.

Дважды с дороги прибегал скороход с вестью о том, что государь на подъезде. Челядь, похватав фонари, выстраивалась в коридорах, но оказалось, что оба раза в Кадашево въезжали царские гости. Лестно было наблюдать малоименитым гостям — дворянам да жильцам, — с каким торжеством встречает их царская челядь. Даже в темных коридорах, где не всегда выставлялись фонари, застыли в почете кравчие, сжимающие в руках витые свечи.

А когда в третий раз примчался гонец и сообщил о том, что государь всего лишь в версте от Кадашева, челядь встретила весть едва ли не равнодушно. Однако на всякий случай дворяне выстроились на крыльце, в коридорах запалили фонари, а каравайщики вышли на порог с хлебом.

На сей раз это был сам царь.

Поддерживаемый по обе стороны боярами, государь всея Руси осторожно сошел с саней. Бояре держали Ивана под локотки и шествовали гуськом по чину, разглядывая бритые затылки старших вельмож. Подле государя молодая краса со снежным ликом. Бухнулась челядь наземь. Так и пролежали, уткнувшись носом в пыль, пока Марфа Васильевна не спряталась в тени рундука Красного крыльца.

Стрельцы, подавив в себе искушение поглазеть на государеву невесту, опускали глаза, а если что и видели, так это длинный шлейф, который несли за Марфой две девчушки осьми лет.

Столы были накрыты, блюда расставлены, и бояре терпеливо дожидались, когда можно будет залить долгое ожидание хмелем.

Четверо стольников уже упились насмерть, и боярин Морозов, в назидание другим, велел наказать их торговой казнью — посрывали с молодцов шапки и отлупили плетьми при народе.

Ближние чины крепились как могли и вместо смородиновой настойки и немецкого портвейна хлебали квас, все более раздувая утробы.

Появление Ивана Васильевича все чины встретили как освобождение от воздержания, все ждали, как через полчаса сядут за столы и обильной трапезой наградят себя за вынужденный пост.

Иван Васильевич прошел в трапезную комнату, сгреб ворох куньих шкурок и, подложив под себя, удобно сел; рядом присела царица.

Бояре расселись починно, затолкав Малюту в самый угол, где жались худородные и дьяки.

Зато Шуйские и Кубенские впереди.

Восседали князья вольготно, отвоевав вокруг себя подпертыми локтями еще целый аршин белой скатерти. За царским застольем можно сполна отыграться над безродными выскочками, что посмели отобрать у потомственных бояр приказы и дворы. Нынче Рюриковичи сидели развалясь, каждый из них занимал столько места, сколько не высиживали трое подьячих.

Перед боярами на золотых блюдах стояли свиные головы, а худородные довольствовались заячьими потрохами; Рюриковичи пили белый портвейн, а московские дворяне запивали разваренный горох клюквенной наливкой.

Задвинуть бы худородных на край стола навек, так нет же, выползут! Окружат государя смердящей стаей, охмурят его, как похотливые отроки робкую девицу, нашепчут ласковых слов, а потом, словно послушного телка, поволокут за собой.

Царь и царица постились.

Негоже молодым за свадебным столом распускать брюхо. Иван Васильевич был не голоден — съел перед самой свадьбой кое-чего, а у Марфы Васильевны не было аппетита совсем. Была она бела, как воск, и напоминала угасшую свечу.

Без промедления по кругу ходила братина, которая соединяла между собой бояр и стольников. Каждый из присутствующих поднимался перед честным пиром сказать государю здравицу.

Государь выслушивал пожелания постно — кивнет едва и обмочит губы в вине: какое веселье, если Марфа Васильевна хворая.

В дальнем конце стола расселись московские дворяне, которые без конца потешались тычками и, если бы не строгий государев взгляд, поразбивали бы друг другу лбы медными кружками.

Иван Васильевич едва сдержался, чтобы не отведать кубок медовухи, которая, он знал, была очень крепкой и душистой; тянули ее пасечники из меду, выстаивали кадки с питием по многу месяцев, а потом доставляли в царские погреба.

Отставил самодержец кубок и повернулся к государыне.

— Не душно ли тебе, Марфа Васильевна?

— Нет, Иван Васильевич, хорошо мне, — едва отвечала царица.

— Может, в горницу желаешь?

— Досидим, государь… Уйдем, когда положено, — слабо отвечала царица.

Приспело время ступать за постелью; от тестя к государю пришел старший слуга и зашептал в самое ухо:

— Государь, скажи, куда заезжать с постелью? Может, сенцы подготовить?

— Готовь.

— Государь, окажи честь, позволь мне довезти твою постелю, — встрепенулся Малюта.

— Ступай! — подняв руку, отпустил любимца Иван Васильевич.

Свахи уже с утра прихорашивали государеву постель: просмотрели не одну дюжину наволочек и простыней, но никак не могли отыскать нужного рисунка.

Все не то!

Вышитые всюду на покрывалах петухи и куры подходили больше для постных дней супружеской жизни, а бабы искали для молодых праздника. Покопавшись в постельном хозяйстве Василия Собакина, бабы отыскали то, что требовалось: на простыни было соткано солнце, на наволочках облака, а одеяло голубое, словно безоблачная высь. Окунется государь в постель с милой — солнышко их согреет, а небо приласкает. Перины выбраны мягкие и могли укутать государя с головой. Укрыли постелю покрывалами, перевязали атласными лентами и стали ждать приезда дружки самодержца.

Малюта Скуратов выехал на купеческий двор во всем торжестве: кафтан на нем золотой, тегиляй бархатный, впереди — три пары конных мужей, а рядом, по обе стороны, ступала дюжина пеших рынд, вооруженных топорами. Всякому могло показаться, что прибыл государев любимец не за брачной постелью, а чтобы вытравить ехидного недруга, спрятавшегося в купеческих комнатах.

— Отворяй ворота! Посланцы государевы едут! — заорал Григорий Лукьянович.

И не такие крепости доводилось брать Скуратову-Бельскому, не было в Москве двора, что посмел бы не отомкнуться на громкий ор думного дворянина. Заскрипели петлицы, собрались в гармошку створчатые ворота, и появились резные, обитые бархатом сани, запряженные парой сивых лошадок.

У купеческой свахи язык был с перчинкой — одернула баба пятерней приставший к заду подол и отвечала скоро:

— Ждем мы вас, гости дорогие! Постель для государя подготовили мягонькую, простынки на ней атласные, а любиться им на ней будет ой как сладенько!

Баба для пущей верности закатила глаза, вытаращив к небу бельма, и, глядя на полную фигуру свахи, каждый из мужей охотно поверил в то, что в любви она ведает немалый толк.

Постель возвышалась на санях огромной горой.

Залез постельничий на облучок, укрепил на самом верху святой образ Спасителя и поторопил возчика:

— Поторапливай! Государю не терпится купеческие простыни помять.

Постель из дома купца Собакина выезжала торжественно, окруженная не меньшей заботой, чем царь во время выезда к моленьям: впереди и позади ехали вооруженные стрельцы, а по бокам от саней шествовали рынды.

За санями с постелью в одноконной дуговой упряжи спешила сваха в наряде — летник желтый, а шубка красная; держалась баба с важностью, как будто именно ей суждено провести на государевой постели бедовую и шальную ночь.

Григорий Бельский по случаю праздника въехал на государев двор верхом. Спешиться думный дворянин не спешил, на виду у всей челяди гарцевал на аргамаке, дожидаясь саней с постелью, а когда наконец они прибыли, Малюта распорядился, важно насупившись:

— Молодцы, возьмите постель государеву и снесите ее в сенцы, — и первый ухватил за самый край пуховую перину.

Дружки, рынды подняли постель на головы и чинно, шаг за шагом, стали подниматься по Благовещенской лестнице.

Малюта Скуратов появился в Пьяном покое только после четвертого блюда. Он был хмельной и довольный, великое свершилось — постель уложена в сенцы, у изголовья выставлены Поклонный крест и иконка, в ногах накрыт стол, на котором в большой гусятнице прели жирные куски дичи с яблоками, в кувшинах вино красное и белое, а еще горбушка хлеба и пресный сыр.

Простая еда, как раз для пира перед брачной ночью.

За занавеской кумган с водой и медный таз.

— Иван Васильевич, готова постеля, тебя с государыней дожидается, — сказав, холоп растворился среди тысячи гостей, заняв в самом конце стола незаметное место.

Самодержец поднялся вместе с государыней, заставив угомониться развеселившихся дворян; унялся степенный разговор старших бояр. Тихо стало в Трапезной.

Государь поклонился на три стороны и заговорил ласково:

— Кушайте, гости дорогие, не пеняйте на меня за мое убожество. Ешьте, что бог послал, а мне с государыней отдыхать пора.