Прошли века, и правило Воротынского было подхвачено вертлявыми иностранцами, они испытали и развили его. А мы, увы, остались с законом Топоркова.
Досаду от Крыма хотелось сорвать хоть на ком-нибудь. Иоанн нахамил в дипломатической переписке королю шведскому, напал на крепость Виттенштейн и в конце 1572 года взял ее штурмом. Примерно с этого момента фортуна стала поворачиваться к нему задом. При штурме был убит царев любимец Малюта Скуратов-Бельский. Грозный согнал и связал всех пленных немцев-шведов, сжег их живьем. Черный дым при ясной погоде достиг небес. Там задумались…
Паранормальное явление, не замеченное нашим Писцом
Сейчас мы с вами, дорогие читатели, совершим крупное историческое открытие. Мы как историки должны время от времени совершать какие-нибудь открытия, а не ограничиваться унылым пересказом скучных текстов нашего Писца.
А открытие наше будет такое. Мы соединим два дела — новгородское и московское — в одно производство. Вы уже поняли? Ну, конечно!
Пожар московский 24–25 мая 1571 года и Переполох новгородский 25 мая 1571 года — это не два события, а одно!
Хочу сразу отмести возможные нелепые домыслы московских патриотов, будто новгородцы переполошились оттого, что их русские сердца проняла боль-тоска от несчастья родной столицы. Вот как выглядит это событие в моем представлении.
Москва, в лице главного москвича Иоанна и всех его предков, а также рядовых пехотинцев московских и тех мирных москвичей, которые просто проедали награбленное, крепко провинилась перед обычной провинциальной Россией. Новгородский геноцид стал кульминацией средневекового периода всех этих рюриковских гнусностей и зверств. Поэтому, когда москвичи 24–25 мая 1571 года принимали кару Господню, то как было новгородцам 25 же мая 1571 года не разрядиться всеобщей истерикой?
Какие небесные силы соединили и взаимно скомпенсировали вину и ненависть, ужас и боль Москвы и Новгорода? Какой телепатический мост светился на сотни верст между гибнущей Москвой и надевшим праздничное платье Новгородом? Какую оду к радости выводил в раскаленном московском воздухе казненный, но вечно живой вечевой новгородский колокол? Нам не дано угадать. Мы с вами ученые, а не волхвы.
Из этого открытия, не в пример другим теориям, можно сделать очень полезный практический вывод, очень важный для москвичей.
Дорогие мои москвичи! Когда у вас на Дмитровке автобус с обывателями проваливается сквозь землю в канализационный кипяток и полсорока как бы невинных душ свариваются вкрутую, не кидайтесь к своему коммунальному князьку, — он тут ни при чем. Быстро бегите к телевизору! Там как раз показывают, как в далеких горах тамошние нехристи расстреливают и сбрасывают в пропасть точно такой же автобус с совсем уж невинными немосковскими душами, посланными убивать и быть убитыми. Это вы их послали…
Тут вы, конечно, начинаете вопить на меня, что лично вы никого никуда не посылали, что дети ваши невинны, как агнцы. Что моя зависть к вашей валютно-сытой жизни низка и аморальна, и прочая, и прочая, и прочая…
Да верю, верю вам, дорогие! Но не я же подогрел для вас водичку в подземных котлах! Поймите и вы меня. Детишки новгородские и чеченские, сироты самарские и ростовские-на-Дону — тоже невинные ягнята. Нижегородские и мурманские менты убиенные ничуть не хуже ваших ошпаренных пенсионеров.
Тут вот в чем фокус: ответственность проживающих в Вавилоне безмерно высока! Вы думаете, прописка московская дается за просто так? Копейки, которые Москва для вас сдирает с сирот всея Руси, ничего не стоят? Нет уж. Любите кататься, так будьте готовы и купаться. Всегда — готовы!
А не хотите такой чести столичной, так сматывайтесь поскорее к нам, на Тамбовщину, да впрягайтесь в соху. Так тяжелее для печени, но спокойнее для души. И здоровее — в космической перспективе.
Нокдаун
Вероятность того, что в ночной электричке наглый, злобный и истеричный хулиган нарвется на сильного и смелого пассажира невелика. Но она существует…
Умер в Польше король Сигизмунд-Август, истощенный командой наложниц и ограбленный колдуньями, призванными для восполнения мужского боезапаса. Наивные поляки стали выбирать (выбирать!) нового короля. Наших Федор Иваныча и Иван Иваныча им подсунуть не удалось (вот бы и не было картины Репина!).
Открестились поляки и от самого Грозного.
Польстились панове на парижский шик и выбрали себе королем герцога Генриха Анжуйского, брата короля Франции Карла и возлюбленной нами королевы Марго. Генриху как раз нечего было делать после Варфоломеевской ночи. Но устричные аппетиты короля и французские повадки любви своего нового народа ему (народу) не понравились. Анжуйский тайно убыл восвояси, тем более, что нужно было временно занять французский трон, проклятый казненным магистром тамплиеров.
И тут на нашу голову поляки выбрали себе в короли князя Стефана Батория. С такой богатырской фамилией терпеть параноидальные выскоки с востока новый король не захотел.
Стефан обнаружил, что пока он вежливо переписывается с Грозным, посылает ему опасные грамоты для делегации, приглашенной на коронацию, царь московский втихаря захватывает один за одним литовские городки. На попытки урезонить нахала посольством последовала хамская отповедь, что мы никакого такого Стефана не знаем, королей, избранных из подлого народа, а не спущенных с небес, не признаем. Вот, если хотите, получите от нас перемирие на три года, пока мы будем осваивать занятые города.
Баторий не захотел. Он уже стремительно договаривался с соседями, всем предоставлял выгодные, человеческие условия мирного сосуществования.
Иоанн рассудил в думе, «как ему, прося у Бога милости, идти на свое государство и земское дело на Немецкую и Литовскую землю», и в июле 1579 года двинул полки на запад. В Новгороде разведка донесла ему, что Баторий идет навстречу, но у него, дескать, и войска мало, и польская шляхта не пошла, и литовская идет не вся, и в раде базар, и самому Баторию сидеть на троне осталось считанные дни. И все это было правдой, за исключением последнего прогноза.
Но и правда была ложью, — бывает и такое. Плевать хотел Баторий на согласие рады и сейма. Дважды плевать он хотел на трусливую шляхетскую кавалерию, и трижды — на литовское ополчение. Был у Батория регулярный венгерский отряд наемников, обученных по последнему европейскому военному слову.
И действовал Баторий по-европейски. Летом 1579 года он объявил Москве войну в письменном виде. Грозный, не подумав, двинулся в Ливонию, туда, где нашкодил. Русские стали привычно грабить и жечь недограбленное и недожженное. Баторий ударил на Полоцк и осадил его. Жители и гарнизон отчаянно оборонялись в горящей бревенчатой крепости. Посланные к ним на подмогу воеводы Шеин и Шереметев струсили, в бой не пошли, ограничились грабежом тыловых обозов короля. Венгерская пехота Батория подожгла Полоцк со всех сторон. Русские, зная о верности королевского слова, вступили в переговоры и сдали город на почетных условиях. Многие ратные люди полоцкие и московские поступили в службу к Баторию.
— Предали!
— Кого? Спасенных ими мирных жителей или кровавого шизофреника?
Баторий пошел дальше, сжег город Сокол, где заперлись Шереметев и Шеин, учинил там бойню. Друг российской словесности, издатель Букваря Константин Константинович Острожский тем временем опустошил Северскую область. На этом кампания затихла до весны. Грозный не унимался в заносчивости. Он продолжал играть Императора. Но Императором он уже был слабым. Сильный Император умеет сплотить Империю и бить неприятеля лоб в лоб. Грозный привык заходить сзади, исподтишка, визгливым наскоком. Империя сама шла в его руки, но попользовался он ею нерасчетливо.
К новой схватке, назначенной Баторием на 14 июня 1580 года, стали готовиться каждый по-своему. Грозный терзал опричными военкоматами ближние и дальние города и веси. Баторий набирал добровольцев: из 20 крестьян одного на оговоренный срок; после срока боец и все его потомство навсегда освобождались от всех крестьянских повинностей.
Историк отмечает полную растерянность штабистов Грозного перед воистину грозным неприятелем. Войска суматошно перегонялись вдоль гигантской западной границы то к Новгороду, то к Кокенгаузену, то к Смоленску.
Баторий выполнил ложный маневр на Смоленск и ударил на Великие Луки. У него было всего 50 тысяч войска, но в нем — 21 тысяча прекрасной европейской пехоты. Царя охватил патологический страх. Посольство Грозного к Баторию согласилось терпеть пренебрежение к титулу царя, соглашалось отдать Полоцк, Курляндию, 24 города в Ливонии. Но король уже требовал всей Ливонии, Новгорода, Пскова, Смоленска, Великих Лук. Великие Луки, впрочем, он взял сам. Взял Торопец и Невель, Озерище и Заволочье, Холм и Старую Руссу, Ливонию до Нейгаузена. Шведы навалились с севера. Дела военные у наших шли наперекосяк.