Но когда он пришел домой и увидел опять те же самые лица, которые так сердито смотрели на него утром, Чунда упал духом и, следуя примеру искушенных дипломатов, отложил серьезный разговор. Лучше потом, когда у остальных прояснится настроение. Ждать бы пришлось до самого вечера, если не дольше, но тут Чунде пришла в голову счастливая мысль. Он разыскал приготовленные дощечки и гвозди, взял молоток и взобрался на крышу клети. Почти час проработал не переводя духа и заделал, наконец, злополучную дыру. «Ради великого дела можно и пострадать, — с сознанием собственного благородства думал он, — колхозное добро беречь надо».
Когда крыша была почти починена, во двор вышел Лиепинь посмотреть, как двигается работа, и сам придержал лестницу Чунде.
— Осторожнее, осторожнее, Эрнест, — предупредил он — тут одна перекладинка подгнила. Сам видишь, не стоило такой шум поднимать. Оглянуться не успел — и работа сделана.
Он примирительно улыбнулся. Улыбнулся и Чунда, хотя после принесенной жертвы он не расположен был к этому.
— Заделано прочно, — скромно сказал он. — Теперь никакой дождь не страшен.
Теща тоже благосклонно смотрела на зятя и даже не послала за водой. Но Чунда оказался настолько догадливым, что без напоминания взял ведра и пошел к колодцу. Тут и Элла улыбнулась и задорно подмигнула ему.
За обедом Чунда пошел в наступление.
— Великие дела творятся на свете. Люди с каждым днем становятся умнее и устраивают свою жизнь по-новому.
— Это по-каковски еще? — не вытерпев, спросила Лиепиниене.
— В нашей волости, можно сказать под самым нашим носом, колхоз организуют. Я давеча с Закисом разговаривал. Желающих много, но принимают только самых надежных крестьян. Нам тоже предстоит вступить. Я, с своей стороны, дал согласие, так что к весне заживем по-новому.
Лиепиниене побледнела. Старик побагровел, как петушиный гребень. Элла безмолвно смотрела на мужа неприязненным взглядом. Все перестали есть.
— Колхоз, говоришь? — медленно, задыхаясь, проговорил Лиепинь. — Согласие дал? Да ты нас со всей шкурой продал, не спросившись, хотим ли, не хотим… Это же разбой!.. В дом умалишенных тебя надо отправить!
— Ну, ну, полегче, — пробормотал Чунда. — Чего так расходились?
— Он и правда с ума сошел! — обретя дар речи, крикнула Лиепиниене и заголосила: — Боже ты мой, боже, и что теперь будем делать! Придут, выгонят со двора, заставят жить в землянке, отдадут наш дом голодранцу какому-нибудь!..
— Какое ты имел право!.. Как ты посмел это сделать!.. — с натугой вопил старик. — Грабители только так делают… Под суд надо отдать… За мошенничество, за растрату чужого имущества. Преступник ты — больше никто… Для того я тебя в семью принял, чтобы ты меня на старости лет нищим сделал? Нет, покуда я жив, ни в какой колхоз не пойду. Выписывай меня, сейчас же выписывай. Беги скорее к Закису и скажи, чтобы он мою фамилию в свои списки не ставил.
— Беги скорее, пока не поздно, — стонала Лиепиниене. — Может, не успел записать нас в эти грамоты.
— Эрнест, неужели это все правда… про колхоз? — дрожащим голосом спросила Элла.
— Ну да, правда, — пожимая плечами, ответил Чунда. — Колхоз будет. А ваша земля на самой середине находится, вам теперь деваться некуда, как ни вертите. Честное слово, не понимаю, чего вы все так нервничаете. Другие бы радовались, не всякому такое счастье выпадает.
— Смотря что называть счастьем. Я никак не думала, Эрнест, что ты такой легкомысленный. Поговорил бы хоть сначала с домашними.
— Я начал говорить, но вы такой вой подняли, словно на похоронах.
— Я тебе запрещаю вести такие разговоры в моем доме, — снова закричал на него Лиепинь.
— Говорить ты, старик, никому не запретишь, — хладнокровно ответил Чунда. — Подумаешь, султан какой. Пока я говорю, ты молчи и жди, когда тебе дадут слово… У вас, правда, как в сумасшедшем доме. Я вам всем заявляю: колхоз дело хорошее. Сами вы не зияете, чего брыкаетесь. Заладили одно: «не хотим, не хотим, не хотим», — передразнил он. — Как маленькие.
— Я про этот колхоз слышать не желаю, — чуть сбавив тон, но все еще сердито сказал Лиепинь. — А если уж я не имею права приказывать в своем доме, то Христом-богом прошу: не говори ты при мне об этом.
Значит, нет? — угрожающе спросил Чунда.
— Нипочем, — ответил тесть.
— Ну хорошо, теперь я знаю, что мне предпринять.
Элла отчаянно моргала мужу, стараясь его унять: она чувствовала, что совершается что-то непоправимое. Но он не обращал внимания на ее знаки.
— Если вы отказываетесь идти в колхоз, тогда и я отказываюсь жить с вами. Ни одного дал больше не останусь у вас в батраках. Себе и жене заработаю на хлеб в любом месте. В последний раз спрашиваю: пойдете или нет?
— Нипочем не пойду, — повторил Лиепинь.
— Хорошо, — сказал, поднимаясь из-за стола, Чунда. — Все понятно. Завтра можете сами ехать в лес, гражданин Лиепинь. Только смотрите, чтобы лошади спину не натерло. Она у вас нежная.
— Вон из моего дома, безбожник! — снова потеряв самообладание, заорал Лиепинь. — Видеть тебя больше не хочу.
— Мало ли чего ты не хочешь! — Чунда кивнул Элле: — Начинай собираться, жена.
— Куда собираться? — встревожилась Элла. — Что ты хочешь делать?
— Мы сегодня же уезжаем отсюда.
— Что ты, Эрнест? Куда мы поедем?
— Туда, где меня не будут унижать.
— Ты уж не выдумывай, Эрнест.
— Ты отказываешься ехать?
— Если бы я еще знала, куда и что нас ждет… А так разве можно? И тебе бы лучше успокоиться, хорошенько все обдумать, когда голова поостынет… Отец скоро перестанет сердиться.
— Не хочу, чтобы у меня голова поостыла. Если вам нравится, можете положить свои мозги в погреб на лед. Их и крысы не тронут — очень уж плесенью от них несет.
Он ушел в спальню и начал энергично укладывать в мешок свои вещи. Время от времени он с горьким упреком в глазах оглядывался на Эллу. Она сидела на кровати и молчала.
— Так. Теперь можно идти. Желаю счастья, дорогая женушка.
— Эрнест, — жалобно зашептала Элла. — А как же я? Зачем ты меня бросаешь?
— Я тебя звал, могу еще раз повторить. Но если тебе кружка молока дороже мужа…
— Ты меня бросаешь? Совсем?
Чунда поглядел на Эллу и разжалобился.
— Если, конечно, ты меня любишь… можешь приехать в любой момент. Как только устроюсь, напишу. И он ушел.
3
Обычно Ояр уходил по утрам из дому раньше Руты, потому что на заводе работать начинали в восемь часов. Только по понедельникам они выходили вместе, и Ояр провожал Руту до райкома комсомола. Она имела обыкновение составлять в этот день план работы на всю неделю и потому приходила за час до начала занятий; пока молчали телефоны и не было посетителей, Рута просматривала свои заметки, самые важные и неотложные вопросы, которые следовало разрешить в ближайшее время, распределяла по дням.
В воскресенье они с Ояром были на Киш-озере, катались на буере Юриса Рубениса; вечером пошли в театр, смотрели один из замысловатых современных балетов, от которых больше получал наслаждения глаз, чем ухо: красочные декорации, великолепные костюмы, виртуозные танцы… и ни одной запоминающейся мелодии.
— Когда тебя ждать вечером? — спросила Рута Ояра.
— Часам к одиннадцати, наверно, буду, у меня сегодня семинар по международному положению. Если тебе скучно будет…
— Когда мне скучать, Ояр. А сегодня к тому же я принимаю дела райкома.
— По акту или на честное слово?
— Это уж позвольте звать нам с Айей, — преувеличенно серьезно ответила Рута.
Они кивнули друг другу на прощание, еще раз оглянулись — оба в одно время, — улыбнулись и пошли каждый в свою сторону.
В это утро и Айя пришла раньше обычного.
— Как вчера катались? — спросила она, снимая пальто.
— Такой день был, Айя, такой день, — и Рута с воодушевлением стала рассказывать о подробностях вчерашней прогулки. — Мы с Ояром решили непременно построить к будущей зиме буер. У меня за вчерашний день легкие столько свежего воздуха набрали, теперь на всю неделю хватит.
— Я бы тоже покаталась, но мой Андрей что-то капризничал, наверно зубки режутся. Ну, а если я не еду, Юрис из солидарности остается дома.
— Юрис, наверно, не нарадуется на него.
— Оба мы не нарадуемся. Ваг погоди, Рута, когда он подрастет немного и начнет гулять со мной, какие дела мы будем делать.
— Да, хорошо, — тихо сказала Рута, задумавшись о чем-то своем. — Может быть, и я когда-нибудь испытаю это.
Они сели за работу. С формальностями они покончили за каких-нибудь полчаса, тем более что Рута была знакома со всеми делами и во время болезни Айи два месяца замещала ее. Но Руте хотелось еще о многом посоветоваться, получить последние указания. И хотя Айя никуда не уезжала и оставалась работать в том же районе, так что и позвонить ей можно было и забежать к ней, но все-таки у Руты было такое чувство, как будто впереди ее ожидало плавание по бурному морю.