- Ты меня удивляешь, - сказала Милдред. Она оборвала со стебля все цветки и теперь раскладывала их на столе. - Во-первых, духовные блага _можно_ купить за деньги, ты сам это поймешь, если дашь себе труд подумать. Во-вторых, сейчас тебе, право же, не время радеть о моральном облике твоего соперника. Об этом он уж как-нибудь сам позаботится. Помолчав, она добавила: - Должна сознаться, что Рэндл меня восхищает. Мерзавец такого масштаба - в этом даже есть что-то возвышенное.
В отношении Феликса к Рэндлу царила теперь полная сумятица. Перед мужем Энн он невольно чувствовал себя виноватым. Он придавал большое значение праву собственности, которым брак наделяет законного супруга, и знал, что, хотя у него не было даже поползновения нарушить седьмую заповедь, десятую-то он, несомненно, нарушил. Ревность, зависть, презрение, гнев, чувство вины и полная неспособность понять, которая была отчасти, но не совсем сродни восхищению, - все это смешалось воедино и положительно распирало его.
- Так что, видишь, - продолжала Милдред, - картина прояснилась. И наш с тобой разговор очень этому способствовал. Теперь я все вижу. Не надо мешать Хью совершить преступление. Верно? - Она раздавила пальцами один цветок, другой, третий...
- А мне так ничего не ясно. - Феликс опустил руку в карман и нащупал письмо Мари-Лоры, на которое он все еще не ответил. - По-моему, отвратительно, что такой важный вопрос должны решать деньги.
- Так или иначе, его решит насилие. А деньги - один из видов насилия. Некоторые предпочитают вопли и кровопролитие - это уже дело вкуса.
- Не сбивай меня, Милдред. Мне просто отвратительно говорить о таких вещах в связи... с Энн. Что она-то подумает?
- Энн об этом не узнает, - сказала Милдред невозмутимо.
- Ну нет, узнает! Я сам ей скажу, если другие не скажут.
- Дорогой мой, ты сможешь ей об этом сказать, только когда дело уже будет сделано.
Феликс стал коленями на диванчик и посмотрел в сад. Доски скрипнули под его тяжестью. Хамфри был теперь еле виден - он удалялся, засунув руки в карманы, похожий на всем недовольного, истомившегося от безделья мальчишку. Феликс еле сдержался, чтобы не выругаться вслух. Не хотелось ему, чтобы все случилось именно так. А впрочем, Милдред права - как бы оно ни случилось, все будет безобразно. Противнее всего, наверно, то, что ему открыли глаза на это безобразие, заставили, пусть косвенно, в нем участвовать. Как же ему следует поступить?
Феликс давно свыкся со своей ролью выжидающего, с ощущением, что действуют все, кроме него. Он понимал, что в такой позиции есть некий утешительный фатализм. События пусть развиваются своим ходом, без его помощи, и либо Энн тихо и неизбежно достанется ему, либо нет, и тогда ему не в чем будет себя упрекнуть. Он бы предпочел, чтобы все, что должно случиться, случилось по собственным законам, вдали от него, а он бы пришел на готовенькое. Как он теперь понимал, его все время страшила и отталкивала мысль о необходимости какого бы то ни было объяснения с Рэндлом. Он каждую минуту боялся себя выдать, боялся какого-нибудь недоразумения, после которого придется выступить в открытую, и ему было не все равно, как он при этом будет выглядеть.
Зачем только Милдред с ним советовалась! Она насильно заставила его разглядеть колесики сложного механизма, и перспектива, которая теперь вырисовывалась - единственно возможная, как пыталась внушить ему Милдред, - была тем страшнее, что таила в себе столько привлекательного. Да, это значило связать себя обязательствами, но обязательствами, исключавшими для него всякое личное соприкосновение с Рэндлом. Если Рэндл эффектно, скандально и бесповоротно уйдет со сцены, если Рэндл будет куплен, заклеймен и изгнан, он сможет наконец подойти к Энн открыто и прямо. С помощью адской затеи, о которой рассказала ему сестра - затеи, принадлежащей, между прочим, самому Рэндлу, - это можно осуществить быстро и чисто - то, что иначе тошнотворно тянулось бы еще и еще, что в конечном счете все равно неизбежно. Просто он предпочел бы об этом не знать, и было у него почти суеверное чувство, что он может потерять то, чего достиг бы вернее, предоставив события их естественному течению.
Милдред, поглядывавшая на него из своего угла у окна, медленно заговорила:
- Пойми, Феликс, я могла бы тебя от этого избавить. Могла бы дать Хью любой совет по своему усмотрению, не сказавшись тебе. Но с какой стати было тебя избавлять? Почему бы и тебе не приложить к этому руку? Рэндл этого хочет. Хью этого хочет. Результат будет хороший. Ни ты, ни Энн не молодеете. А что выглядит это гадко - так все, что имеет отношение к Рэндлу, будет выглядеть гадко. Насколько я понимаю, тебе не хочется одного - быть хоть чуточку замешанным в деле, на котором ты сам же надеешься выиграть.
Феликс бросил на нее хмурый взгляд и стал на пол. Он нашарил в кармане сигарету, скомкав при этом письмо Мари-Лоры. Спасительная мысль о чести, которую Милдред толковала как трусость, была и в самом деле скомпрометирована. Связать себя или не связать казалось сейчас одинаково скверно, и смущало, что в своем поведении он усмотрел новые, неприглядные черточки. Закуривая, он поднял голову и увидел на дороге рядом с домом свой темно-синий "мерседес" - стоит и ждет.
Может быть, это Милдред так подействовала на него своей хитростью, но теперь ему было как-то все равно, связать себя или не связывать. А раз так, почему не поступить как хочется, и с этой мыслью он сразу ощутил себя активным, способным сделать наконец что-то не таясь, не виляя, не поступаясь честью. А потом, затмив все остальное, возник образ Энн: Энн близкая, достижимая, его собственная. Милая, милая, милая Энн.
Он швырнул сигарету в камин и сказал сестре:
- Ладно.
- Что значит "ладно"?
- Советуй Хью, как найдешь нужным, и считай, что я вошел в игру.
Милдред вздохнула и встала.
- Спасибо, Феликс. - И смахнула ошметки белых цветов в корзину.
Она приняла его капитуляцию до странности вяло, и он только тут сообразил, что это означает для нее самой, - он как-то успел позабыть о столкновении их интересов. Он сказал:
- Это, конечно, эгоизм с моей стороны.
- Да-да, - сказала она тихо, - будь эгоистом, мальчик, будь эгоистом. Ведь это твое право - ты моложе, и ты мужчина. Для тебя вся эта чертова канитель еще впереди.
- Одному богу известно, как будет лучше.
- Безусловно. Но теперь что-то по крайней мере сдвинется с места. Откинув голову, она смотрела вверх на своего высоченного брата, приглаживая пушистые волосы, растирая дряблую кожу под глазами. После возбуждения, вызванного спором, она сразу устала и сникла, казалась слабенькой, берегущей себя старушкой.
Ему стало жаль ее. Но он уже дышал более вольным воздухом. Нынче вечером он простится с Мари-Лорой. Он сказал насколько мог суше, чтобы не обидеть ее:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});