— Одну минуту, — раздался хрипловатый голос Мамонтова.
Все замерло. Оркестр затих, артисты встали в ожидании.
— Давайте начнем все сначала… Очень хорошо получается, но вот что меня беспокоит…
И Мамонтов заговорил о том, что его больше всего беспокоило: не получится ли слишком рассудочным и дробящимся на разные кусочки характер Сусанина?
— Федор Иванович, вы читали что-нибудь об исполнении Петровым партии Сусанина? Это первый исполнитель Сусанина, и он проходил эту партию под руководством самого Глинки, по его указаниям.
— Нет! Я хочу создать своего Сусанина… Я вижу его, слышу его, но что-то мешает мне петь и играть так, как я хочу…
— Я верю вам и чувствую, что вы создадите своего Сусанина. Но помните, что вы должны быть участником спектакля даже и тогда, когда молчите… Вот выходите на сцену под конец рондо Антониды. Вы уже играете свою роль… Вы мрачны, вы озабочены… И не просто озабочены как старейшина общины крестьянской, а как высокая, значительная по своей сути личность. Вы должны передать спокойную энергию, благородную натуру человека, еще не осознающего своего внутреннего величия… Не надо суетиться. Все слова Сусанин говорит веско, с решительностью, скорбно… И в молчании вы должны оставаться таким же. Иной раз молчание передает чувства весомее и значительнее, чем пение… Особенно это относится к первому действию, к вашим первым шагам по сцене. Вы сразу должны заявить о себе, о своих скорбных чувствах… В третьем акте все будет легче, там Сусанин много поет и действует. Завтра мы будем репетировать третий акт… На сегодня хватит, все могут отдыхать, а вы, Федор, останьтесь, я хочу вам два слова сказать…
Все быстро разошлись, а Федор Шаляпин в одежде Сусанина грустно спустился со сцены в партер. Рядом с Мамонтовым были его друзья-художники.
— А как психологически глубок характер Сусанина в третьем действии… Он радуется счастью дочери… «Милые дети, будь между вами мир и любовь», — пропел Мамонтов хорошо поставленным баритоном. — Вся семья позабыла на какой-то миг тревоги, забыты, все пронизано солнечным счастьем двух влюбленных. Но ни на минуту не забывайте, что беда еще не миновала. И помните: в солнечной, проникновенной музыке Глинки слышится какая-то печальная тень. Это автор музыкальными средствами выражает свое печальное предчувствие… Глинка как глубокий психолог знает, что даже в минуты, казалось бы, полного сиюминутного счастья у человека, независимо от самого себя, невольно, где-то подспудно, в самых тайниках его души, таится грустное, неопределенное чувство, которое доступно лишь музыке с ее богатейшими возможностями улавливать переживания, ощущения…
Шаляпин слушал. Казалось, он хорошо знает партитуру оперы, хорошо знает свою роль. Но как передать эту печаль?..
Федор знал, как играть свою роль, когда на пороге дома показывается польский отряд: Сусанин закрывает собой Ваню, он встревожен, но скрывает свою тревогу под личиной легкой беззаботности. Он тянет время, пытается распознать намерения врагов… В этот момент он и раскрывает богатство своей глубокой и значительной натуры. Ему сулят какие-то выгоды, обещают богатые дары, льстят, но он остается непреклонным. Откуда ему знать, где может скрываться царь?.. Но стоило врагам перейти к угрозам, замахнуться на него — и тогда величие характера Сусанина раскрывается в полной мере: сила, твердость, бесстрашие выявляются и в жестах его, и в позе, и особенно в презрительном взгляде, который он бросает на врагов. «Страха не страшусь, смерти не боюсь!» — эти слова Сусанин произносит с каким-то восторгом, радостью: наконец-то у него появляется форма борьбы с иноземцами… Мощная фигура, широко распахнутая на груди красная рубаха, всклокоченная седая борода и презрительный взгляд… Но просто погибнуть — мало пользы для Родины… И возникает у Сусанина мысль обмануть врага, он для виду соглашается провести кратчайшим путем на Москву заклятых врагов, прикидывается, что золото поманило его; и он — уже совсем другой: речь его стала бойкой, он улыбается, соглашаясь с противниками…
— И вы поймите вот еще что… Если раньше в характеристике Сусанина были мелодичные речитативы, то сейчас музыкальная его характеристика приближается к музыкальной характеристике его врагов, та же танцевальная бойкость, те же отрывистые интонации… И только тогда, когда вбегает Антонида и бросается в отчаянии к отцу, догадываясь, какая беда ожидает их всех, Сусанин снова становится самим собой, скрывает от нее, какую опасную игру он затеял с поляками, хотя и прекрасно понимает, что, скорее всего, с Антонидой он видится в последний раз. Он с любовью прижимает ее голову, целует, благословляет, но Антонида цепко держит его в своих объятиях, тоже понимая, какой смертельной опасности подвергается ее отец… Поляки отрывают ее от отца, и Сусанин в последнем взгляде выражает всю скорбь расставания с родным домом и близкими… Здесь актер не поет, не произносит ни одного слова, поэтому свои чувства он должен передавать движением, жестом, взглядом… Вы поняли меня, Феденька? — Мамонтов внимательно посмотрел на Шаляпина.
Тот молча кивнул.
До сих пор, пожалуй, Шаляпину никогда не приходилось так работать над ролью. Ему предстояло учиться искусству перевоплощения, искусству создавать театральными средствами живой человеческий характер. Правда, Мамонтов перед репетициями объяснял каждую роль, смысл чуть ли не каждой музыкальной фразы. Константин Коровин говорил о роли декораций и костюмов в создании спектакля. Почему так необходимо гримироваться в соответствии с замыслом композитора и художника? Да и вообще все было совершенно новым для Шаляпина, не таким, как было в Тифлисском, Панаевском или Мариинском театре.
Каждый день здесь открывал ему что-то неизведанное. И дело даже не в том, что Мамонтов, Коровин, Поленов и другие замечательные люди давали необходимые знания ему, не прошедшему художественной школы. Здесь сошлись как раз те, кто мог продемонстрировать, как богата и талантлива великая Русь. И дело даже не в знаниях, которые он каждодневно словно впитывал в себя, растворял в своем таланте. Дело в том, что в театре и вообще в мамонтовском окружении царила совершенно иная обстановка: никто не подсиживал друг друга, никто не завидовал друг другу, все были одинаково даровиты, молоды, красивы, радостны от ощущения предстоящих выступлений. Во всяком случае, такими были ощущения Федора Шаляпина, вступившего в этот неповторимый коллектив театральных деятелей. Все представлялось ему таким лучезарным…
Прошло несколько дней. Мамонтов, занятый делами выставки, не появлялся на репетициях. Но и без него труппа работала с полной нагрузкой. Шаляпин старался понять героический образ Ивана Сусанина, вносил каждый раз какие-то новые краски в образ, но более опытные товарищи по сцене говорили ему, что зря он это делает: гастрольные спектакли, да еще во время Нижегородской выставки, это не время для творческих поисков. «В опере надо петь — это главное, а поешь ты хорошо. Что тебе еще надо?..»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});