Читать интересную книгу Профессор Желания - Филип Рот

Пока моя «половина» вместе с «половиной» Элен осматривают выгоревший дочерна дуб, мы с бывшей женой возвращаемся на крыльцо. Она как начала рассказывать мне о муже, так и не может остановиться. Он адвокат, альпинист, горнолыжник, был уже однажды женат, и у него две дочери-подростка; на пару с неким архитектором он сколотил небольшой капитал как застройщик; совсем недавно его показывали по телевизору в качестве следственного советника при комитете законодательного собрания штата Калифорния, расследующего связи между организованной преступностью и полицией округа Марин. Я вижу, как Лауэри, оставив дуб за спиной, бредет по лесной тропе в сторону крутого утеса, который Клэр фотографировала все лето. Судя по всему, Клэр и Солнце предпочли вернуться домой.

— Немного он молод для настоящего Каренина, — говорю я Элен.

— На твоем месте я тоже была бы настроена весьма саркастически, — отвечает она. — Меня удивило даже то, что ты вообще взял трубку. А все потому, что ты такой паинька. Да и всегда был паинькой.

— Послушай, Элен, что происходит? Прибереги этого «паиньку» для моих похорон. Может, ты и живешь теперь новой жизнью, но язычок у тебя…

— Пока я болела, у меня была бездна времени для размышлений. И я надумала…

Но мне не хочется знать, что она такое надумала.

— Расскажи-ка мне лучше, — я перебиваю ее сознательно, — как прошел твой разговор с Шёнбруннами.

— Я говорила с Артуром. Ее не было дома.

— И как он отнесся к тому, что ты после такой паузы вдруг взяла да и вынырнула из небытия?

— Прекрасно отнесся, по-моему.

— Честно говоря, меня удивило, что он решил сделать тебе одолжение. Удивило меня и то, что ты к нему за одолжением обратилась. Насколько я помню, он тебя никогда не жаловал, да и ты сама их обоих — тоже.

— Мы с Артуром теперь относимся друг к другу по-иному.

— С каких это пор? Сколько ты над ним потешалась!

— Больше не потешаюсь. Я никогда не высмеиваю людей, смирившихся с тем, чего им хочется. Или, по меньшей мере, смирившихся с тем, что кое-чего им, как ни крути, не дано.

— А чего хочется Артуру? Уж не намекаешь ли ты на то, что все эти годы Артур хотел тебя?

— Я ведь ничего не сказала про «все эти годы».

— Послушай, Элен, в это все равно невозможно поверить.

— А по-моему, поверить в это проще пареной репы.

— И во что же, чтобы не ходить вокруг да около, мне предлагается поверить?

— Когда мы с тобой вернулись из Гонконга, когда ты съехал с квартиры, оставив меня в одиночестве, он как-то вечером позвонил и напросился в гости. Ему надо было поговорить со мной. Поговорить о тебе. Твое состояние его сильно тревожило. И вот он приехал ко мне прямо с работы — примерно в девять вечера — и чуть ли не час толковал о том, как ты несчастен. В конце концов я сказала ему, что не понимаю, какое это теперь имеет отношение ко мне, и тут он предложил мне как-нибудь встретиться вдвоем за ланчем в городе. Я не ответила ни «да», ни «нет», я и сама была в отчаянном состоянии, и вдруг он меня поцеловал. После чего усадил в кресло, сел напротив и детально объяснил мне, что вовсе не собирался меня целовать, и сам не понимает, что это на него нашло, но, в любом случае, это совершенно не то, что могло прийти мне в голову. Он заявил мне, что счастливо женат и после стольких лет вдвоем с Дебби по-прежнему испытывает к ней сильное сексуальное влечение, да и вообще, можно сказать, обязан ей жизнью. И поведал мне омерзительную историю о какой-то безумной девке, библиотекарше из Миннесоты, на которой однажды едва не женился, и о том, как эта девка набросилась на него за завтраком и проткнула ему руку вилкой. Он так никогда и не оправился от ужаса перед тем, что с ним сталось бы, уступи он ее натиску и женись, ему кажется, что дело дошло бы до смертоубийства. Он показал мне шрам от удара вилкой. Он сказал, что встреча с Дебби стала для него спасением и что ее преданности и любви он обязан всем, чего ему удалось добиться. Затем он вновь полез ко мне с поцелуями, а когда я сказала, что не нахожу это особенно удачной затеей, ответил, что я совершенно права, что он во мне изначально ошибся, причем в худшую сторону, но ему все равно хочется пригласить меня на ланч. Чтобы не привносить в разговор еще большей сумятицы, я ответила согласием. Он пригласил меня в какой-то ресторанчик в Чайна-тауне, где, заверяю тебя, ни в коем случае не было и не могло быть общих знакомых, да и вообще знакомых — его, моих или твоих. Вот и сказочке конец. Но потом, летом, они перебрались на Восточное побережье, и он принялся писать мне письма. Я и сейчас их получаю — раз в два месяца или что-то вроде того.

— Продолжай. О чем же он пишет?

— Ну, во-первых, это все блестяще с литературной точки зрения, — улыбаясь, отвечает она. — Судя по всему, отдельные пассажи он переписывает раз по десять в стремлении добиться совершенно немыслимого стилистического совершенства. Мне кажется, такие письма мог бы сочинять редактор поэтического отдела студенческого журнала какой-нибудь первокурснице, в которую он влюбился. «Стоят дни, острые и чистые, как рыбий хребет» — и тому подобное. И время от времени он прибегает к стихотворным цитатам из великих поэтов, воспевших Венеру, Клеопатру и Елену Прекрасную.

— «Ее одну встарь жаждал целый мир», — навскидку цитирую я.

— Ты прав, и это тоже. Строго говоря, мне кажется, что это «встарь» несколько оскорбительно. Если абстрагироваться от того, что перед нами высокая поэзия. Так или иначе, он неизменно тем или иным образом дает мне понять, что отвечать на его письма не обязательно; вот я и не отвечаю. А чему ты улыбаешься? В целом это скорее приятно. И уж в любом случае лучше, чем ничего. А как по-твоему?

— Я улыбаюсь, потому что и у меня в личном архиве имеются письма от одного из членов этой семьи. Только не от мужа, а от жены.

— В это, знаешь ли, трудно поверить.

— Да, пока собственными глазами не увидишь. Только она обходится без стихотворных цитат.

Клэр еще метрах в пятнадцати от крыльца, но при ее приближении мы почему-то оба умолкаем. Почему? А черт его знает!

Вот только умолкаем мы зря! Почему я не несу какого-нибудь вздора, не острю, не читаю стихов — все, что угодно, лишь бы не встретить Клэр этой заговорщицкой тишиной! Лишь бы она не увидела, как я молча сижу рядом с Элен, явно — пусть и вопреки себе — уже поддавшийся ее чарам.

Клэр на мгновение цепенеет и тут же спешит обнародовать только что принятое решение:

— Съезжу поплаваю.

— А куда запропастился Лес? — спрашивает Элен.

— Гуляет.

— А не хочешь чаю со льдом? — спрашиваю я у Клэр. — Точно не хочешь? Может быть, нам попить его, всем троим?

— Нет. Пока!

Пожалуй, излишне лаконичное прощание с гостьей, которую она, возможно, никогда больше не увидит; но Клэр произносит именно и только это. И уходит.

С крыльца мне видно, как наша машина съезжает по склону холма на дорогу. Интересно, что, на взгляд Клэр, мы с Элен замышляем? И что мы замышляем на самом деле?

Элен заговаривает, только когда машина окончательно исчезает из виду.

— Чудовищная милашка.

— А я пай-мальчик.

— Мне очень жаль, если мой приезд расстроил твою подружку. Я не нарочно.

— Ничего, она девушка сильная. Как-нибудь справится.

— И тебя я тоже расстраивать не хотела. Не для того я сюда приехала.

Я ничего не отвечаю.

— Однажды мне действительно захотелось тебя расстроить, — говорит она. — Что правда, то правда.

— Не только ты в том виновата.

— Да, но ты обижал меня, сам того не желая, а я тебя провоцировала. Но теперь мне понятно, что тебя-то я мучила совершенно сознательно.

— Элен, ты переписываешь историю заново. В этом нет надобности. Мы мучили друг друга. не спорю, но мы оба этого не хотели. Мы растерялись, мы многого не понимали, имелось множество привходящих обстоятельств, но никакого садизма не было — иначе мы не прожили бы вместе столько лет.

— Я ведь нарочно пережаривала эти гребаные тосты.

— Насколько я припоминаю, пережаривала ты гребаную яичницу. А гребаные тосты подавала к столу уже остывшими.

— И я нарочно не отправляла твою корреспонденцию.

— Но для чего ты вообще завела речь на эту тему? Что это — искреннее самобичевание, попытка получить отпущение грехов или очередное изощренное издевательство? Даже если это правда, к чему мне знать? Было, да прошло и быльем поросло.

— Я всегда терпеть не могла того, как бессмысленно убивают время люди. Для себя-то я спланировала жизнь исключительную. Жизнь во всех отношениях грандиозную.

— Это я помню.

— Но ведь и это тоже было, да прошло и быльем поросло. Теперь я воспринимаю заурядное как естественное и благодарна судьбе за то, что у меня есть хотя бы оно.

— Только не надо заводить песенку о том, как тебя закалили трудности и невзгоды. Да и твой мистер Лауэри, если на то пошло, не такое уж ничтожество. Во всяком случае, он таким не кажется. Сильный человек, который знает, что ему нужно, — вот как он выглядит. Сразу веришь. что борьба с мафией ему по плечу. И с коррумпированной полицией. И с мафией, и с полицией — на два фронта. Светский человек и вместе с тем, похоже, бесстрашный. Как раз по тебе. И ты, судя по тому, как он к тебе относится, как раз по нему.