От неожиданности базилевс присел, лицо его посерело. Хватая ртом воздух, он сипло осведомился:
— Ну? Эт-то еще что за шутки, обрат мой эпикифор?!
— Вероятно, капельмейстер решил, что вы подали знак платочком, сир, — любезно пояснил эпикифор.
— Я? Вот еще! Это какой же осел командует парадом? Уж не капельмейстер ли?! Отставить!
Великий сострадарий равнодушно махнул перчаткой.
Капельмейстеру от этого сделалось дурно и он упал. Пышные султаны кирасир качнулись, бравурный марш оборвался. На площади возникла неразбериха, ликование дало сбой. По крышам ошалело метались бубудуски, с риском для жизни пытаясь изловить птиц и вернуть их на исходную позицию. Увы, с голубями это сделать оказалось посложнее, чем с кирасирами.
— Хорошенькую же выучку дерьмонстрируют вверенные вам войска, великий вы мой! — едко промолвил базилевс.
— О да, неважную, — спокойно согласился эпикифор. — Разрешите сменить командира первого эскадрона?
— Смени-ить? Да вы смеетесь! Гнать его взашей, а не менять! Чтоб и духу… в моей армии!
Эпикифор удовлетворенно кивнул. Судьба некоего строптивого капитана Форе, сочинителя прегнуснейших пасквилей, была решена за несколько секунд. Между тем капитан занимал пост начальника личной охраны принца Андрэ. На этом основании простофиля в шпорах и порешил, что может безнаказанно рифмовать слово «ктитор» со словом… в общем, что еще может прийти в казарменную головищу? Между тем ктитором ордена Сострадариев являлся не кто иной, как сам святой Корзин Бубудуск! Ни больше ни меньше.
Но это было еще не все, далеко не все, что можно припомнить капитану. У обратьев из Милосердного Санация имелись веские основания полагать, что именно с легкой руки все того же Форе внештатных помощников ордена именуют теперь не иначе, как ночными пискалами, а на их дверях по ночам малюют ночную же вазу.
Некоторое время назад люминесценция ознакомили со стишками такого содержания:
…Струятся осыпью дорожкиНевесть куда влекут людейНевесть зачем плодятся кошкиПресветлой Родины моей…
Обратья из Санация считали, что сочинил эти вирши все тот же Форе. Что еще за неверные дорожки, спрашивается? Нет таких в просветленной империи! Какие, спрашивается, кошки? Почему свершают плотский грех в непосредственной близости со святыми словами? Это следовало пресечь, искоренить и выжечь без малейших сомнений.
Тем не менее, проявляя чудеса покаянского снисхождения, эпикифор направил окайнику милостивую экскрецию, в которой отечески просил смирить гордыню, забыть суесловие, а в прочем покаяться. Более того, великий сострадарий лично пригласил Форе поставить свой талант на службу ордену. Потому как знал, что талантами орден не весьма обилен. Закон есть такой — где много преданности, там мало талантов. И этот закон эпикифору был известен. Так же, как и то, что погубленный талант опасен, а купленный полезен.
* * *
Возможно, об этом знал и капитан. Ни милостей, ни прозрачно проступавших за ними выгод он абсолютно не оценил. И даже не дал себе труда подумать о том, что случается с теми, кто отвергает милости ордена.
Более того, уже на следующий день сей закоренелый грешник прислал дерзновенное письмишко, в котором настоятельно рекомендовал его люминесценцию «как тоже способному человеку» покончить с мракобесием, применить свой ум не во вред, а на благо прогресса, или, на худой конец, выучиться какому-нибудь полезному ремеслу. Чтоб не было стыдно перед земными предками…
Все послание, от первой до последней буквы, являло собой неслыханный вызов ордену. Однако именно последний совет окончательно выбил эпикифора из седла.
Ремеслу?! Да кто бы советовал! Дворянчик в седьмом поколении, сам Форе за всю жизнь кроме ложки никакого полезного орудия труда и в руках-то не держал. Что ж, великосветский повеса напросился. Увольнение из армии станет для него лишь первой из неприятностей. И далеко не самой худшей. В Бубусиде превосходно знают, как организовать нескучную жизнь. И эпикифор уже догадывался, какой именно вариант изберут многоопытные обратья.
Медленно-показательный. Неотвратимый и неуклонный, как сама судьба. Чтобы после каждой ступени падения Форе слухи о нем успели распространиться. Тогда и другим неповадно будет. Одно из двух: либо сам сломается, либо, уже в финале, ему помогут. Третьего практически не бывает.
Немного жаль. Ум-то был красивый…
* * *
Пока Базилевс сморкался, а эпикифор размышлял о судьбе гвардейского дурака, на площади постепенно восстанавливался порядок. Вдоль смешавшихся рядов сновали офицеры. Среди них особенно старался свежеуволенный капитан Форе.
Первый эскадрон, тесня весь полк и не рискуя обернуться в августейшую сторону тылом, пятился с площади. Волна уплотнения передалась следующему эскадрону, затем прокатилась по всей массе войск и наконец скрылась за поворотом Пресветлого Пути, главного проспекта Ситэ-Ройяля.
— Пушки успели перезарядить? — вполголоса осведомился эпикифор.
— Никак нет, ваша люминесценция, — шепотом ответил обрат Глувилл. — Но половина из них не стреляла, как вы и советовали.
Великий сострадарий опустил веки.
Тубан Девятый к этому времени пришел в себя, подбоченился и шагнул к перилам.
— Попытайтесь еще раз, обрат люминесценций, — милостиво бросил он через плечо.
— Вы очень добры, ваше величество.
— Даже слишком, обрат вы мой сострадарий.
Эпикифор не ответил. Пушки ударили повторно, вновь грянул марш, боязливо двинулись кирасиры.
От вида блестящих доспехов настроение базилевса внезапно улучшилось.
— Экие молодцы! А кто этот рубака на вороном жеребце?
— Капитан Форе, сир, — ответил принц Андрэ. — Быть может, вы отмените его увольнение?
— Он мне не нравится, — капризно заявил принц Антуан, который находил удовольствие в том, чтобы во всем вредить брату.
— Офицеров нужно менять почаще, — наставительно изрек базилевс. — Чтобы не заносились, — добавил он, искоса глядя на обрата эпикифора.
Его люминесценций усмехнулся одной половиной лица.
Между тем ничего не подозревающий капитан Форе отсалютовал саблей и проехал мимо вместе с уже не своим эскадроном.
— Да и солдаты у него выглядят не лучшим образом, — заявил принц Антуан.
И принялся расточать похвалы второму эскадрону, который ничем не отличался от первого.
Из звездной толпы маршалов, генералов и адмиралов посыпались замечания, подтверждающие безусловную правоту его высочества.
Один старик Гевон хранил молчание. К счастью, он один и стоил всей этой толпы. И, к несчастью, об этом знал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});