как у евреев до алии (эмиграции из Европы в Палестину); доминирующая страна-ядро, которая ведет себя протективно по отношению к диаспоре (Китай); колонизированное ядро (Ирландия); или ядро, находящееся под иностранным управлением, что придает диаспоре характер политической ссылки (Польша XIX в., современный Тибет). Диаспоральные группы различаются по степени аккультурации в принимающем обществе. Ограниченная адаптация, часто являющаяся источником проблем, иногда может быть выгодной. Сегрегированные китайские кварталы, возникшие в США и других странах в XIX веке, обеспечивали определенный душевный и физический комфорт и защиту проживающих в них людей.
Образование диаспор в результате массовых миграций было повсеместным явлением в XIX веке. Только французы оставались дома. Китай, олицетворявший собой округлую цивилизацию, которую никто не собирался покидать, стал источником заморских общин. После первой волны эмиграции в эпоху Мин были заложены основы "Большого Китая". Даже не склонные к путешествиям японцы, никогда ранее не покидавшие своих островов, теперь просили у своего правительства разрешения начать новую жизнь в Северной Америке. В период с 1885 по 1924 год на Гавайи отправилось в общей сложности 200 тыс. человек, а на североамериканский материк - 180 тыс. Количество японцев в США стало заметным только тогда, когда их начали интернировать после нападения на Перл-Харбор в декабре 1941 года. Нации создавались для того, чтобы объединить тех, кто чувствовал свою этническую и культурную принадлежность. Парадоксально, но одновременно с этим росла готовность признать частью нации далеко отстоящие друг от друга диаспоры - даже если существование таких общин не вытекало из претензий на чужую территорию.
Диаспоры привели к формированию прерывистых социальных пространств. Для некоторых из них это был переходный этап на пути к интеграции в принявшее их общество. Во многих крупных американских городах - например, в Нью-Йорке - немцы образовали компактную общину, но в конечном итоге не устояли перед ассимиляцией Нового Света. В других случаях диаспоральное существование принимало формы, выходящие далеко за рамки ностальгии и фольклора. "Латеральные" связи между обществом назначения и обществом происхождения становились незаменимыми источниками поддержки заморской "родины": часть южного Китая, Индия, Сицилия, Ирландия, Греция (в начале ХХ века) оказались в прямой зависимости от финансовых переводов соотечественников, проживающих за рубежом. В XIX веке прерывистое социальное пространство диаспоры приобрело невиданные ранее масштабы, что ставит под сомнение тезис о том, что детерриториализация вообще находилась на подъеме . Формирование национальных государств в Европе усложнило участь меньшинств, поэтому они охотнее эмигрировали в те моменты, когда открывались зарубежные рынки труда. В то же время совершенствование систем связи облегчало эмигрантам поддержание связи с родиной. Свёртывание национальных пространств, где государственный контроль и эмоциональная привязанность были сосредоточены на одной однозначно определённой территории, шло параллельно с развитием транснациональных пространств, территориальные привязки которых были слабее, но отнюдь не отсутствовали.
Границы
Пространства заканчиваются на границах. Существует множество различных видов границ: границы солдат, экономистов, юристов или географов. Они редко пересекаются. В XIX веке появились новые концепции границ, нашедшие горячих сторонников. Например, лингвистические границы в ранний современный период практически не рассматривались, но послереволюционная Франция собирала статистику языков и вскоре стала наносить их на карты; в 1840-х годах подобные объекты на картах стали появляться в Германии. Тем не менее, старый военный смысл понятия "границы" оставался актуальным на протяжении всего XIX века: завоеванные земли демаркировались, границы вновь и вновь становились casus belli. История отношений с соседней страной обретает материальную форму в границах. Пределы суверенитета почти всегда выражаются в символах: пограничные столбы, сторожевые башни, пограничная архитектура. Таким образом, политические границы конкретны: это физические овеществления государства, символические и материальные конденсаты политического правления (поскольку государство постоянно ощутимо в повседневной жизни). С другой стороны, существуют и почти невидимые символические границы, которые иногда гораздо более стабильны и гораздо труднее поддаются перемещению, чем государственные границы.
Идея политических границ предполагает "эгоцентрическую концепцию государства", в которой сила права. Согласованные границы появляются позже - это более мирная концепция теоретиков права. В XIX веке существовали как навязанные, так и согласованные границы. При создании государства Бельгия в 1830 году великие державы восстановили границы провинций 1790 года. Новая германо-французская граница 1871 года была продиктована стороне, проигравшей войну. Политическая карта Балкан была перерисована в 1878 году на Берлинском конгрессе без участия представителей балканских стран. В Африке границы устанавливались различными протоколами и конвенциями между колониальными державами; европейские комиссары внимательно осматривали местность и расставляли указатели на местности. Когда в 1884 г. в Берлине под председательством Бисмарка собралась высокопоставленная Конференция по Западной Африке, территориальные метки уже были установлены "на месте" действующими в регионе правительствами (Великобритании, Франции, Германии, Португалии и Либерии). Сначала речь шла только о таможенных границах, но в 1890-х годах они превратились в международные границы между соответствующими колониями (плюс независимое государство Либерия). Конференция 1884 года также утвердила границы территорий, на которые никогда не ступала нога европейца, в частности, Свободного государства Конго, принадлежавшего бельгийскому королю Леопольду II. С другой стороны, границы между республиками Латинской Америки были проведены в основном без какого-либо вмешательства извне.
Традиционная точка зрения заключается в том, что в Новое время, и особенно в XIX веке, границы стали более прочными, а пограничные территории свелись к межевым линиям. Однако это не выдерживает критики, учитывая, что суверенные территории с границами существовали уже в то время, когда персональная юрисдикция была нормой. Кроме того, "линейные" границы между странами отнюдь не были европейским изобретением, перенесенным империализмом в неевропейский мир. Два договора 1689 и 1727 годов, заключенные в период примерного равновесия сил в регионе, связали империю Цин и царскую империю точным разграничением их суверенитетов на севере Центральной Азии. То, что такие границы проходили по геометрической линии, отнюдь не было правилом. Это справедливо для Африки, где примерно три четверти общей протяженности границ (включая границы через Сахару) проходят по прямой линии, но гораздо менее применимо к Азии. Там европейцы иногда следовали своей идеологии "естественных" границ, догме эпохи Французской революции, и пытались установить "осмысленные" границы.
Не исключались попытки выяснить реальное соотношение сил в регионе. В 1843-1847 гг. комиссия, состоявшая из представителей Ирана, Османской империи, России и Великобритании, пыталась выработать приемлемую для всех сторон границу между Ираном и Османской империей. Основой переговоров было признание суверенитета над территорией только за государствами, а не за кочевыми племенами, и обе стороны представили массу исторических документов в подтверждение своих претензий. На практике, конечно, иранское государство не могло заставить все племена в приграничных районах подчиниться своей власти. Новые измерительные приборы и геодезические процедуры позволили установить границы с беспрецедентной точностью. Пограничные