Тине. И так будет всегда. Волки не забывают.
Чай безнадежно испорчен, ожог на ноге практически не чувствуется, а внутри опустошение, сравнимое с потерянными галактиками. Когда их съедает черная дыра, и они где-то существуют, но лишь как часть бесконечной и мерцающей тьмы. Говорят, когда волки слепнут — темнота их убивает. Вот и придется проверить на себе эту распространенную теорию существования зверей.
Пора вновь собирать вещи. Пора уже поставить точку, которую выбрала Тина в качестве расплаты за совершенную измену. Пусть и не по своей воле — это не значит, что ее не было.
Ноа делает глубокий вдох, замечая, как больно становится дышать, и оглядывает кухню. Этот дом стал родным, стал частью чего-то большего, нежели просто двух человек. Стал убежищем и прикрытием. А теперь его придется оставить только из-за одной допущенной ошибки. Жаль.
Он выходит из кухни и останавливается возле входа в гостиную комнату. А все потому, что в замочной скважине слышится поворот ключа. Дверь распахивается через несколько очень долгих секунд, и Ноа не верит своим глазам, пусть и раньше они его не обманывали.
Тина, растрепанная, с уставшим, явно не выспавшимся взглядом, стоит перед ним в полном молчании, а затем делает неуверенный шаг внутрь и закрывает за собой возможные пути отхода.
Ноа чувствует дрожь, что сковывает её тело, волнение, нотки сомнения и тоску — кислую, отравляющую. Она специально не скрывает свои эмоции, будто пытаясь ими ответить на кучу незаданных вопросов.
Например, почему пришла? Потому, что скучаю.
Уверена ли в своем поступке? Нет, не уверена.
Можешь ли меня простить? Стоит попробовать.
— Ты вернулась за книгами, — хочет спросить Ноа, но вместо этого получается утверждение. Нет иной причины, по которой Тина могла бы вернуться обратно в дом. — Они на книжной полке, там же, где лежали до этого.
В горле пересыхает от безысходности, от мучительной близости: протяни руку и дотронься до гладкой кожи; проведи пальцем по нижней губе, очерчивая идеальный контур. Тина так близко, но настолько далеко, как до луны автостопом.
— Обманчивая, — шепчет Тина и опирается спиной на входную дверь, тут же сползая на пол.
— Что ты имеешь в виду? — Ноа действительно не совсем понимает услышанного.
Он по-прежнему стоит на месте, как вкопанный, боясь пошевелиться.
А вдруг это всего лишь мираж? Вдруг он сделает шаг, и Тина исчезнет, испарится? Нет, лучше он будет стоять, наблюдая за Тиной со стороны.
— Легкость обманчива, понимаешь? — Тина смотрит на Ноа снизу вверх непередаваемо красивыми глазами, которые хочется помнить на протяжении вечности. Любой: счастливой или не очень. — Думала, что если уедешь, то мне станет легче, но… — усмехается она и отворачивается, будто стесняясь сказанных слов, — не стало. Ни капельки. Абсолютный провал.
— Тина…
Ноа делает шаг и останавливается, вспоминая догадки о миражах. Поэтому просто присаживается неподалеку, буквально в двух метрах, опираясь правым плечом о стену. Ноа даже не задумывается, как сейчас выглядит со стороны, обращая всё свое внимание на любимого до одури человека.
— Я бы никогда не поступил с тобой так, будучи в своем уме, — он не оправдывается, а просто говорит стопроцентные факты. — Никогда.
— Я знаю, — Тина по-прежнему смотрит не на него, а куда-то в пустоту коридора. — Я не спала почти сутки, и даже Аддерол не успокоил этот хаос в голове. Мне оказалось достаточно представить, что тебя нет в этом городе — и всё. Только представить, Ноа, и ничего больше, — снова усмешка, болезненная. — Я теперь не могу злиться на тебя так, как злилась раньше. Отец был прав.
— И ты этому не рада, — вывод, который убивает остатки души. Хватит, пожалуйста, с волка достаточно. — Мне жаль.
— Я тут погуглила всё о волчьих феромонах, — Тина поджимает колени, обнимая их руками. — Там пишут, что вы практически ничего не помните из происходящего, когда одурманены белым аконитом. Это так?
— Даже урывками. Всё, что я помню — это начало банкета и следующее утро.
— Это хорошо, когда нечего вспоминать…
Ноа все никак не может понять, к чему она ведет: то ли хочет попрощаться окончательно, то ли дать ему шанс. От последней мысли сердце оттаивает, капая на внутренности ледяной влагой.
— По крайней мере, я буду знать, что тебе не о чем задумываться или, например, припоминать, какая она в постели.
Ноа остается только молчать, дабы не спугнуть такой хрупкий момент откровения. А потом ему остается только затаить дыхание, потому что Тина подползает к нему на коленях, устраиваясь рядом. Она кладет голову ему на плечо, и Ноа пробирает мелкая дрожь.
— Я не спала всю ночь, — говорит она почти шепотом, — и почти сдохла, жалея о своем ответе. Ноа, неужели мы заслужили это только потому, что у меня возможности родить тебе детей? — поднимает голову Тина и смотрит ему в глаза, практически не моргая. — Это же смешно.
— Глен — гондон, и этим всё сказано. Помешанный на чистоте рода гандон, который никогда не отдаст свою компанию кому-то со стороны, — Ноа проводит ладонью по её щеке, ощущая, как открываются не так давно запертые замки. — Ты ведь понимаешь, что уже не будет так, как прежде, да?
— Не будет, — отвечает она, завороженная чужим взглядом, а затем кладет свою ладонь поверх ладони Ноа. — Просто всё будет иначе, но не факт, что хуже.
Ноа буквально тонет в ней. Тонет в Тине и её внимательном, непривычно влюбленном взгляде. Чувствует исходящее тепло и нежность, в них хочется окунуться еще глубже. Захлебнуться. Утонуть. Раствориться.
Испытывает удачу и прикасается к приоткрытым губам робким поцелуем.
Испытывает счастье, когда губы отвечают на его прикосновение, пусть также робко.
— Спроси меня еще раз, пожалуйста, — говорит Тина, как только они разрывают поцелуй. Дотрагивается кончиком носа до его щеки, глубоко вдыхая аромат кожи. — Спроси.
— Мне уехать?
— Не уезжай.