Олений страх
В Инском доме инвалидов, куда я так стремилась в течение долгих лет, я снова оказалась несчастной. Мало того, что некому записывать мои сказки под диктовку, а свои руки не способны на это, наслоились новые страхи. Стало казаться, что все инвалиды из моего окружения намного лучше и нормальнее меня как в физическом отношении, так и психическом. Я ведь на всю жизнь запомнила высказывание прокопьевского психиатра Тамары Федоровны, что признаком моего психического нездоровья являются гиперкинезы, неконтролируемые движения рук, порой пугающие окружающих — руки дергаются слишком резко и хаотично. Выходя на улицу, я боялась лишний раз пошевелиться, чтобы не привлечь внимание непроизвольными подергиваниями. Слишком врезались в память слова о гиперкинезах как признаках психического заболевания.
И вот что странно, у людей, «заработавших» гиперкинезы травматическим путем, они не считаются признаками психических состояний, и они получают свою первую группу инвалидности без указания психических или умственных отклонений. А нас, ДЦПшников, только по одному этому признаку норовят приписать к олигофренам. И такое практикуется и по сей день. Почему? Хотелось бы на этот вопрос услышать ответ специалистов. Однако ответа нет и по сей день. И диагноз «олигофрения» по-прежнему лепят большинству ДЦПшников, хотя большая их часть, три четверти по медицинской статистике, имеет сохранный интеллект. И непонятно, есть ли разница между Черемновой, которая, скорчившись в три погибели за ноутбуком, пишет произведения для детей и публицистику для взрослых, которая вопреки всем козням, почти самостоятельно освоила ноутбук, и теми, кто реально относится к умственно отсталым и необучаемым?
Этим комплексом я загнала себя в угол. Да еще иногда мне стало страшно просыпаться — казалось, что если проснусь, то вновь окажусь там, в дурдоме, меня отправят туда обратно за мое убожество. Самая убогая на свете! Хуже не бывает!
Нелепые страхи и постоянная зажатость измотали меня и изрядно надоели. Вроде бы обвыклась, прижилась, бытовые условия хорошие, никто не обижает, но стоит косо посмотреть на меня и делается страшно, тотчас же хочется спрятаться. Я зажималась даже от простого долгого взгляда, не только от недоброго. Психологи называют такое состояние «олений страх».
Покопавшись в своих медицинских бумагах, я нашла извещение из Кемеровской областной клинической психиатрической больницы (КОКПБ), в котором сообщалось о назначении мне перекомиссии. Этот документик я получила, живя еще в Прокопьевском ПНИ. И рискнула написать заместителю главного врача КОКПБ — Георгию Леонидовичу Устьянцеву письмо с просьбой принять меня и хоть что-то сделать с этим непреодолимым чувством зажатости и необоснованными страхами. Так как своих психологов в домах инвалидов и престарелых тогда еще не было. Это было уже в 1992 году.
— Во дает! — передали мне восклицание одного из моих читателей. — Мало ей ПНИ и прокопьевской психушки, так еще и кемеровскую подавай! Всех психиатров решила попробовать!
Но мне было необходимо подлечиться и убрать слова «олигофрения в стадии дебильности», которые по-прежнему маячили на первой странице истории болезни, хотя результаты обследования дали полное опровержение этого диагноза и признание моей умственной полноценности.
Ответ пришел быстро, Устьянцев распорядился, и меня приняли в пограничное открытое отделение КОКПБ. Выяснили, что именно меня беспокоит, назначили колоть витамины, а также элениум и реланиум, которые надолго снимали спастику. На этом лечение закончилось, и я не получила того, что хотела, чувство зажатости и тревожность никуда не делись. Мне хотелось, чтобы эти проблемы попробовали снять с помощью гипноза, как рекомендовала психиатр Прокопьевского ПНИ Людмила Алексеевна Енина. Но психотерапевт КОКПБ Леонид Станиславович Кошкин сказал, что я не нуждаюсь в гипнозе и вполне достаточно моей собственной силы воли. Мне сунули листок с аутотренингами по методике психотерапевта Владимира Леви, и все.
А вот про невропатолога — не буду называть ее имени-фамилии — хочется рассказать отдельной строкой. Увидев меня в этой больнице, она бросила недоуменный взгляд и сделала страшное лицо. Потом зашла в мою палату и закидала вопросами, не дожидаясь ответов:
— Ты зачем сюда приехала? Ты была замужем? Значит, не была? Зачем ты сюда приехала, здесь же психуши да плакуши лежат!
Я попыталась что-то ответить на столь странный набор вопросов, но она не дала и рта открыть, продолжая талдычить о психушах и плакушах. Если для нее все пациенты исключительно психуши да плакуши, то к какому разряду она отнесет меня? Я растерялась, разволновалась, что естественно для моего заболевания, меня так сильно дернуло, что чуть не свалилась с кровати. Что должен сделать врач в такой ситуации? Наверное, в первую очередь успокоить пациента. Однако невропатолог вместо этого брезгливо отпрыгнула от меня, скривила тошнотную мину и с ней покинула палату.
Я конечно же разрыдалась, и вот такую, всю в слезах, меня застала ведущая врач Лидия Яковлевна Нохрина. Спросила о причине слез, и я поведала о визите невропатолога, деликатно обойдя обидные определения «психуши» и «плакуши».
— Она с тобой так жестко обошлась, чтобы ты побыстрее освободилась от своей зажатости, — успокоила меня Лидия Яковлевна, полагая, что я не отличаю жесткость от хамства.
Слава Богу, мое упавшее настроение поднял следующий эпизод. Дочка одной из больничных медсестер, школьница, купила в магазине книжечку «Из жизни волшебника Мишуты» и показала маме:
— Глянь, какая необычная детская книжка. Увидела на прилавке в книжном и купила, десять копеек всего стоит. Чудесный будет подарок для кого-нибудь из малышей!
На что мама ей ответила:
— Так эта писательница сейчас как раз лежит в нашей больнице. Нервишки ей подлечиваем. Уж очень чувствительная да волнительная. Писатели — они все такие…
Эту историю мне с восхищением рассказала медсестра.
Перед выпиской Лидия Яковлевна показала мою историю болезни — там в свежих записях о диагнозах не значилась «олигофрения в стадии дебильности», были констатированы нормальное развитие интеллекта и адекватность поведения, но «олигофрения в стадии дебильности» как была проставлена на самой первой странице, так и осталась.
А ведь люди сначала видят эту страницу! И, прочитав этот диагноз, не спешат листать историю болезни дальше и читать подробности.
— Почему же мне не написали опровержение старого диагноза «олигофрения» на первой странице? — спросила я.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});