Читать интересную книгу Жду ответа - Дэн Хаон

Дело не просто в том, что все, что ей о нем известно, — выдумка, заимствование или преувеличение; не просто в том, что он врал. Больше того, при попытке спокойно, логично осмыслить возникшую ситуацию возникает странное представление.

Его больше не существует.

Поэтому вспоминаются дни после смерти родителей: корзина, еще наполненная их одеждой для стирки; холодильник, набитый продуктами, из которых мать планировала приготовить обед в выходные; сотовый телефон отца с многочисленными звонками от клиентов, желавших узнать, почему он пропустил назначенный визит. Сначала после них остались какие-то пустоты — клиенты надеялись на отца; пациенты ждали, когда мать подойдет к ним в больнице; друзьям, коллегам, знакомым какое — то время их будет недоставать, но это мелкие прорехи в ткани бытия, легко поправимые, и ее особенно поразило, как быстро они затянулись. Уже через пару недель было видно, что родителей скоро забудут, их присутствие сменилось отсутствием, а потом… что? Как назвать отсутствие, которое не стало отсутствием, как назвать заполненную пустоту?

«Ох, — думала она о родителях, — они никогда не вернутся». Сама мысль сверхъестественная, из области научной фантастики. Как поверить, что такое возможно?

Она думала об этом, лежа с ним рядом в постели после того, как он открыл ей правду, поглаживая пальцами его руку, которая не была рукой Джорджа Орсона. «Я никогда больше не поговорю с Джорджем Орсоном», — подумала она и отдернула пальцы.

Он лежал рядом — то же физическое тело, с которым она уже так долго вместе, и теперь не может не чувствовать одиночество.

«Ох, Джордж. Я по тебе скучаю».

Снова об этом думает, сидя рядом с Дэвидом Фремденом в самолете, пытаясь собраться с мыслями.

Она скучает по Джорджу Орсону. Никогда с ним больше не поговорит.

Никогда не бывала прежде в самолете, ощущала чудовищное немыслимое расстояние между собой и землей. Чувствовала, как клубится под ногами воздух, содрогается пустое пространство, старалась не смотреть в иллюминатор.

Ничего, если выглянуть и увидеть плотные, взбитые, как меренга, контуры облаков — хуже, когда просвечивает земля. Топография. Геометрическое распределение человеческих жилищ, крошечные карандашные штрихи полей и дорог, квадратные россыпи городов — трудно не думать, что будет при падении, долго ли будешь лететь до земли.

В любом случае она никогда не заговорила бы об этом с Джорджем Орсоном. Не пожелала бы выглядеть в глазах Джорджа Орсона невежественной деревенщиной, одолеваемой глупым страхом перед воздушными путешествиями, вцепившейся ногтями в мягкие ручки кресла, как в якорь.

Тем временем Дэвид Фремден полон самообладания. Смотрит на миниатюрный телеэкран, вмонтированный в подголовник переднего кресла, задержался на программе о пирамидах по историческому каналу, быстро переключился на новости и погоду, ностальгически улыбнулся над серией старой комедии положений 1980-х годов. Не смотрел на нее, но держал руку на локте.

— Ведь ты еще любишь меня, правда? — спросил он, и вопрос запульсировал, будто она его принимала через кончики его пальцев.

Впрочем, надо помнить и о другом. Теперь события развиваются быстро. Мир продолжает вертеться, необходимо принять кое-какие решения, даже не располагая надежной информацией. В банке в Кот-д’Ивуаре в Африке предположительно лежат четыре миллиона триста тысяч долларов. В данный момент у них при себе как минимум сто с лишним тысяч.

В ручном багаже, заброшенном в сетку прямо над головой, — пока все хорошо, но это тоже источник беспокойства.

Последний вечер в мотеле «Маяк» они провели бок о бок в библиотеке, каждый с катушкой целлофановой ленты, каждый с пачкой стодолларовых бумажек.

Перед Дэвидом большой старый атлас 25×20, перед Люси словарь и роман Диккенса, и они сидели, приклеивая банкноты к страницам.

«Ты уверен, что получится?» — спросила Люси, переворачивая страницы «Холодного дома», фрагменты текста бросались в глаза, пока она вкладывала и закрепляла бумажку. «Туман действительно очень густой, — сказала я». Люси прижала к строчкам Бена Франклина банкноты и пролистнула пару страниц. «Безобразие, — сказала она. — И вы это знаете. Весь дом одно безобразие». Люси снова заклеила текст и снова прочитала: «Мы застали миссис Джеллиби, старавшуюся согреться у камина…»

«Не проблема, — сказал Дэвид Фремден. Сам он работал быстрее ее, приклеив в ряд три сотенные в центре Ирландии, проводя по краю липкой ленты большим пальцем. — Я уже так делал».

«Хорошо», — сказала она.

«К сожалению, — заметил он, — бывают на свете равнодушные родители».

«Разве через рентген не пропускают? — спросила Люси. — Разве не видно, что под обложкой?»

«…портрет нынешней леди Дедлок. Сходство признано идеальным и…»

«Слушай, — сказал Дэвид Фремден и вздохнул. — Просто доверься мне. Я знаю, как работает система безопасности. Я действительно знаю, что делаю».

И пока — да — он прав, хотя она до смерти нервничала. Тело казалось почти мистически зримым, когда они подошли к линии оцепления на контроле, словно кожа излучала ауру света. Она была потрясена, что люди на нее не смотрят, никто, кажется, не замечает. Сунула свой ранец с туалетными принадлежностями, футболкой и книгами в серую пластиковую трубу, невольно думая только о разбухших страницах «Холодного дома», набитого деньгами, даже когда наклонялась снять обувь, даже когда лента конвейера пронесла сумку через рентгеновскую установку.

— Порядок, — сказал охранник и повел ее к дверной раме металлодетектора — крепкий парень с пустым взглядом, штангист, возможно, ненамного старше ее, — махнул рукой, Люси прошла, сигнала тревоги не прозвучало, никаких задержек с ранцем не возникло, никто дважды не посмотрел на безобразно выкрашенные волосы, вообще ничего.

Дэвид Фремден взял ее за локоть.

— Молодец, — сказал он.

И вот самолет на бетонной дорожке в Нью-Йорке. Они сидели в креслах, ожидая, когда погаснет табличка «Пристегнуть ремни», хотя некоторые пассажиры вокруг уже нетерпеливо ерзали. Сама Люси еще старалась обрести равновесие после ощущений, испытанных при посадке, — скрежета выпущенных шасси, неожиданного вибрирующего удара о посадочную полосу, ушей, заложенных злобно сгустившимся воздухом. Она постаралась сурово на себя прикрикнуть: «Какая ты идиотка, Люси. Паршивая белая деревенщина, чего боишься? Чего ты боишься?»

Но истина в том, что ноги дергаются, одна мышца непроизвольно сокращается, в голове слышится другой голос, слабенький, дрожащий, грустный:

Я не хочу это делать. По-моему, совершаю ошибку.

На нее как бы налетели бабочки, сотни бабочек, каждая из свинца. Вскоре покрыли ее целиком.

Мягко низко звякнул колокольчик, пассажиры вздохнули и начали подниматься, выливаясь в проходы, доставая сверху багаж, приближаясь к впереди стоящим, не беспорядочно — почти как стайки рыб или перелетных птиц, — и она посмотрела на Дэвида Фремдена, который встал, чтобы влиться в шеренгу.

— Брук, — сказал он, дотянулся, взял ее за руку, крепко стиснул. — Давай, милая, — шепнул он. — Теперь не подведи меня.

Легко встать на ноги, легко шаркать по узкому проходу следом за Дэвидом — отцом…

Он протянул ей ранец с милой дразнящей улыбкой, которая так сильно напоминает о Джордже Орсоне. Эта усмешка производила сильное впечатление, когда она была ученицей, а он учителем истории, когда он сказал, что считает ее sui generis. «Такие, как ты и я, мы сами себя сотворяем», — сказал он, хотя она в то время никак не могла знать, что он говорит буквально.

Она скучает по Джорджу Орсону.

Впрочем, сделала вдох, влилась в топчущуюся толпу пассажиров. Легко. Довольно легко наклонить голову и топать мимо тесных рядов кресел. Довольно легко пройти мимо стюардессы, которая стоит у выхода, кивая, как священник — мир вам, мир вам, — направляя их в гофрированную трубу, ведущую в терминал.

— Кажется, ты на взводе, — сказал Дэвид. — Как себя чувствуешь?

— Отлично, — сказала Люси.

— Может, кофе выпьем? — сказал он. — Или содовой. Перекусим?

— Нет, спасибо, — сказала Люси.

Свернули в путаный проход, тянувшийся мимо разнообразных шлагбаумов, входов и выходов, стоек и подиумов, окруженных кучками прикрепленных к полу кресел; мимо отсеков, заполненных ожидающими; и, насколько можно было быть уверенной, никто на них не смотрел, никто не оглядывался, не гадал, кто это — отец с дочерью, или любовники, или учитель с ученицей. Кто бы ни были. В Помпее, штат Огайо, они возбудили бы любопытство, а тут их едва замечают.

Люси поглазела на трех женщин в парандже, на синие безликие монашеские фигуры, которые дружелюбно болтали на своем родном языке; на пронесшегося мимо высокого лысеющего мужчину, который весело ругался в сотовый телефон; на старушку в инвалидной коляске в меховой шубе до пят, которую катил чернокожий мужчина в сером комбинезоне…